Экэчо отправил Тавыля к своему дальнему родственнику, лучшему пастуху колхозного стада Вальфо. Стойбище оленеводческой бригады Вальфо стояло километрах в двадцати от поселка Рэн.
Вальфо не очень обрадовался приходу Тавыля.
— Не понимаю, что это отец твой выдумывает, — недовольно сказал он, собирая в кольца аркан. — Учиться тебе надо. Мой же сын учится, а ты что здесь делать будешь?
Тавыль обидчиво отвернулся. В узких глазах его сверкнули слезы. Не притронувшись к мясу, которое поставила перед ним жена Вальфо, Тавыль встал и вышел из яранги на улицу.
Свежий снег, покрывший тундру и горы, слепил глаза.
С трудом Тавыль разглядел, что на склонах невысоких сопок паслось огромное стадо.
— Гок! Гок! Гок!.. — доносились до стойбища громкие возгласы пастухов.
Надев на ноги снегоступы, Тавыль понуро побрел к стаду. Он хорошо помнил строгий наказ отца: «День и ночь находись у стада. Учись понимать оленей, это куда лучше будет, чем попусту сидеть за книгой».
— Это куда лучше, чем сидеть за книгой... — прошептал Тавыль и вдруг с новой силой почувствовал жгучую обиду на отца.
Проложенная пастухами тропа шла на сопку. Тавыль чуть поднялся вверх по тропе и сел на черный камень, выступавший из-под снега. Закрыв глаза, он представил себе школу.
Нина Ивановна стоит с указкой у карты и рассказывает о чудесной уральской земле, о сказочной реке Волге, о больших городах и заводах. В классе очень тихо: ученики затаив дыхание слушают Нину Ивановну. Тавылю сейчас кажется, что он даже слышит голос своей любимой учительницы.
«Эх, все это Эттай проклятый наделал! — с горечью подумал Тавыль. — Ну да ничего, Нина Ивановна поможет мне. Она же тогда вечером, когда в классе меня разбудила, сказала, что теперь будет мне другом, заступаться за меня будет. Да и Виктор Сергеевич все равно заставит отца опять послать меня в школу...»
Но как ни утешительны были эти мысли, на душе у Тавыля становилось все тоскливей. Повернувшись в сторону стойбища, он положил локти на колени, подпер кулаками подбородок и задумался о том, что ему делать дальше.
Из верхушек шатерообразных яранг струился синий дымок. Возле яранг мужчины и женщины упаковывали тяжелые грузовые нарты, готовясь к перекочевке. Мужчины отвозили упакованные нарты чуть в сторону от стойбища, ставили их одна на другую передками вверх, образуя овальной формы кораль[14].
Тавыль знал, что завтра чуть свет подгонят пастухи к этому коралю стадо и начнут отделять неездовых оленей. Когда на месте останутся только ездовые олени, их загонят в кораль, начнут хватать за рога и тут же впрягать в нарты, из которых и состоит самый кораль. Каждого впряженного оленя привяжут поводом к впереди стоящей нарте. Первого оленя возьмут за повод, он выдернет свою нарту из-под второй, а второй олень, привязанный поводом ко второй нарте, выдернет свою нарту из-под третьей, и так весь кораль вытянется в длинную цепочку кочевого каравана. И пойдет караван вверх по речной долине, все глубже и глубже в тундру, туда, где синеют горы Анадырского хребта. Тавыль в своих снегоступах отправится вместе с пастухами, погоняя шумно передвигающееся стадо, а школа будет оставаться позади все дальше и дальше. И таким одиноким и несчастным сам себе показался Тавыль, что не выдержал и заплакал.
Где-то вверху прокаркал ворон, и тут же над самой головой Тавыля встрепенулась огромная полярная сова. Тавыль вздрогнул. Сова сидела почти рядом и, казалось, в упор смотрела на мальчика своими круглыми, выпуклыми глазами. Тавыль минуту смотрел на нее, а затем осторожно набрал в пригоршни влажного снега и, скомкав плотный снежок, запустил им в сову. Птица взмахнула тяжелыми крыльями, полетела прочь понизу, почти касаясь снежных застругов. Тавыль проследил за ее полетом и снова погрузился в свои невеселые думы.
