Чочой был ошеломлен этой фразой. «Как — умру? Почему так скоро умру?» — хотелось ему спросить, но он молчал, не сводя немигающих глаз с Адольфа. А тот продолжал:
— Народы эти у нас вымирают, как вымирают зубры. Но для зубров устраивают заповедники, чтобы как-то спасти их от вымирания. А почему же здесь для этих народов ничего не делается?
— Вот колледж окончишь, потом в университет пойдешь, после университета заповедник для эскимосов и чукчей устроишь, бизнесменом станешь!
Еще долго разглагольствовали братья, загородив собой тропинку и словно не замечая, что мальчикам хочется пройти дальше.
— Вот посмотри хорошенько на него...— Адольф присел на корточки и сочувственно улыбнулся Чочою. — Какое худое у него лицо! На этом лице — явные признаки обреченности... А ну-ка, мальчик, сними малахай, покажи нам свою голову...
— Сейчас же зима, он простудится, — не выдержал Том. — У него же отец умер...
— Что? — удивленно поднял брови Адольф. — Простудится? А это кто там подал голос? Это ты, черномазый?
Сочувственной улыбки на лице Адольфа как не бывало.
— Оставь ты их сегодня в покое обоих, — лениво посоветовал Дэвид. — Меня не столько эти щенки привлекают, сколько вот эта настоящая собака. — Он указал глазами на Очера.
У Чочоя болезненно сжалось сердце. Он обхватил руками шею Очера и вполголоса сказал:
— Пойдем, Очер, пойдем скорее назад.
Дернув Тома за рукав, Чочой поспешил отойти со своим другом от сыновей Кэмби как можно подальше.
— Говорят, этот пес — прекрасный передовик в нарте, — донесся до мальчиков голос Адольфа. — Надо будет сказать отцу, чтобы он забрал его. Зачем он теперь в этой яранге? Ведь Кэргын умер...
— Ну да, да, конечно. Кэргын умер, и сын его тоже обречен на смерть, — насмешливо ответил брату Дэвид.
Том и Чочой подошли к хижине Джима с другой стороны. Старый негр впустил мальчиков вместе с собакой.
—Что они вам говорили? — спросил Джим, посмотрев в заплаканное лицо Чочоя. — Я в окно глядел, когда они с вами разговаривали.
— Собака им моя понравилась, — всхлипывая, промолвил Чочой. — Отнимут, наверное.
Джим почесал свою кудрявую голову, потер жесткими пальцами лоб и сказал:
— Ничего, ничего, Чочой... Успокойся, мальчик, успокойся, мой милый мальчик. Все будет хорошо, обязательно все будет хорошо...
Старому негру очень хотелось утешить Чочоя, но было видно, что он нисколько не верит в хороший исход разговора с сыновьями Кэмби. И действительно, глядя на собаку, Джим думал о том, что раз она понравилась Дэвиду и Адольфу, значит, не сегодня-завтра ее заберут.
Заметив, что Чочой никак не может развязать озябшими руками тесемки малахая. Джим, громыхая своей деревянной ногой, бросился ему помогать. Затем, отряхнув с одежонки Тома снег, старый негр засуетился у печки.
— Сейчас, сейчас, мальчики, сейчас будет тепло, — приговаривал он. — Сейчас горячего чаю напьемся. Где-то у меня даже припрятан кусочек сахару...
Том проглотил слюну и, подмигнув Чочою, улыбнулся.
Вскоре Чочой сидел за столом, а перед ним дымилась глиняная кружка с горячим чаем.
Джим расколол ножом сахар, дал самый большой кусочек Чочою и ласково сказал:
— Пей, мальчик, пей. Постарайся забыть о своем горе. Пора уже тебе сердце одевать в железную кольчугу. Иначе трудно будет жить на свете.
Чочой посмотрел в темное, с огромными грустными глазами лицо старого негра и, как ни крепился, вдруг разрыдался. Том, не зная, чем утешить друга, бросил свой кусочек сахару в его кружку. «Нет, наверное, не найдется такого сахара, который мог бы подсластить горе бедного мальчика»,—подумал старый негр, присаживаясь рядом с Чочоем на грубую скамейку.
Усадив Чочоя к себе на колени, Джим обхватил его лицо руками и поцеловал в лоб. Почувствовав тепло рук доброго Джима, Чочой вспомнил ласковые руки отца и заплакал еще горше.
— Успокойся, успокойся, мой мальчик, — шептал старый негр, слегка покачиваясь, словно баюкая Чочоя. — Я знаю, тяжело, очень тяжело терять родного человека... Да, да, очень тяжело терять родного человека...
Продолжая покачиваться взад и вперед, Джим запел сначала тихо, мягким, бархатным басом, потом все громче и громче. Чочой постепенно успокоился. Утомленный, разбитый горем, погрузился в зыбкую дремоту.
