— Прочтите рассказ Богомолова «Иван».
— А где взять?
— Зайдите ко мне…
— Некогда… я мамашу пришлю…
Я не хотела, чтоб Маруся Серегина снова забегала ко мне в школу. Она обожала рассказывать о специфике своей жизни «одинокой бабы», заведующей «Кулинарией».
— К вам сегодня Стрепетов хотел зайти. Вечером. Будете дома?
Я кивнула, и Серегин удалился танцующей походкой. Маруся очень нервничала из-за сына. Она мечтала его «сунуть» в институт.
После уроков я вернулась домой за рассказом Богомолова «Иван», изданным отдельной книгой. Им я много лет подряд «отмыкала» мальчишеские сердца. Но Серегин — типичный телеакселерат, способный поглощать лишь минимум знаний, да и то по телевизору.
Сегодня в «Кулинарии» работала одна Маруся, заменяя заболевших продавцов. К ней выстроилась огромная очередь. Я стала сзади, решив взять антрекоты, и, задумавшись, отключилась от шума…
Почему Олег Стрепетов так подавлен? Ведь он всегда говорил моей Анюте: «Человек не имеет права портить своим настроением жизнь окружающим». И советовал чаще реветь: «Чем человек реже плачет, тем он злее!»
— А ты? — Она держалась с ним на равных, хотя училась в первом классе, когда он кончал десятый. Пользовалась его любовью к ребятам и зверятам.
— А я каждый вечер рыдаю на улицах и во дворах вместо поливальной машины. По совместительству. Не замечала?!
Олег Стрепетов несколько раз в последние дни ко мне забегал, но я сидела в библиотеке. Ланщиков, который учился с ним в одном классе семь лет назад, принес мне свою дипломную работу. Сказал: «Чтоб попридиралась как в школе».
— Не морочьте мне голову! — я снова услышала лениво-раздраженный голос Маруси. Очередь приблизилась к прилавку. Впереди стояла маленькая старушка.
— Дайте мне вон ту котлетку, нет, ту, а не эту, она пышнее…
Маруся швырнула на бумагу одну котлету за семь копеек.
— Еще что?
— Можно еще одну котлету, милочка?!
— Так бы сразу и говорили!
— А сразу вы бы мне дали верхние, вчерашние…
— Все?
— Еще две капустные котлетки, только берите аккуратнее…
Старушка была похожа на белую мышь.
— Что еще?
— А я и говорю, еще одну манную котлетку и все…
Старушка встала на цыпочки и положила на прилавок рубль.
— Дайте мелочь, нет сдачи.
— А где я возьму, милочка?
— Ох, ну и покупательница!
Маруся царственно качнула белоснежной чалмой-шапочкой на взбитых серебристо-лилового цвета волосах, небрежно смахнула с бумаги отобранные котлеты.
Она подбоченилась, собираясь задираться и дальше… Но тут увидела меня. Лицо ее мгновенно просияло.
— Да берите, берите свои котлетки, горе мое!
Она аккуратно свернула пакетики, отсчитала сдачу, старушка побрела на улицу.
— Все, граждане! — заявила Маруся. — У меня обед. Отпускать буду через час.
Она вышла из-за прилавка и стала всех теснить к двери, выжимая из магазина, потом накинула крючок и повернулась ко мне.
— Фу-у! Избавилась. Вот так дойти до инфаркта можно.
— У вас же была сдача?!
— Ну и что? Ей отдай, а другим?
Она налила томатный сок из большого кувшина, выпила, подмазала ярко накрашенные губы. Характер ее не соответствовал комплекции. Такими экспансивными, нервными, подвижными, как ртуть, бывали обычно худощавые женщины. Но пышная Маруся им не уступала: спорила, огрызалась и слова сыпала горохом, без пауз, задирая свой подбородок в форме лопатки.
— Пусть Миша к экзаменам прочтет… — протянула я ей книгу Богомолова.
Маруся бросилась ко мне с поцелуями. Я отшатнулась.
— Что возьмешь?
— У вас же перерыв.
Она покачала головой.
— Опять ля-ля, — на ее языке это означало «интеллигентские штучки». — Гордячка, прямо фон-баронша!
Наверное, это выглядело глупо, но я не хотела от нее никаких одолжений, даже в мелочах.
Маруся криво усмехнулась и сказала явно невпопад:
— Зря Стрепетов в чужие дела нос засовывает. Так и передай. Я ему по гроб жизни благодарна, он Мишку от глупостей отвлек, к делу пристроил, но ворону в соловья не переделаешь…
Я удивленно посмотрела на нее, пожала плечами и вышла, недоумевая, какое отношение имеет Маруся к участковому инспектору милиции Олегу Стрепетову…
Часов в семь вечера позвонил Ланщиков. По телефону его баритон приобрел особую глубину и бархатистость. Он спросил, прочла ли я его рукопись.
