Лодочник высадил Плахова в десятидомной Итаке и тут же, у пирса, развернувшись против течения, скрылся за излучиной. Плахов оглянулся. Увидел здоровущего мужика, одетого в немыслимого цвета брезентовую робу, от которой остро дохнуло рыбой. Мужик с хищно прижатыми к грубо вылепленному черепу круглыми ушами, остервенело бросал в деревянный баркас сети, котомки, какие-то узлы, а рядом стоял хрупкий, по-мальчишески стройный, но уже весь седой человек с выдранным кованым запором в руках и уговаривал мужика, ласково называя его по имени Егорушкой, вернуться в сельский Совет. Он говорил с ним так, как разговаривает терпеливый отец с неразумным, но великовозрастным детиной.
— А под замок все равно не пойду, — рычал осерчавший Егорушка, на лице которого хранился прочный порок — сытая блудливость. — По горло насиделся. А когда эта милиция приедет — хрен ее знает…
Из разговора Плахов понял: в магазин завезли спирт. Егор не стал дожидаться, когда начнут его продавать, а ночью взломал дверь и утащил ящик с двадцатью бутылками. Продавщица наведалась к местной власти — председателю сельского Совета. Местная власть в лице этого по-армейски статного человека заточила под засов Егора до приезда милиции. Терпения у Егора хватило на неделю, а потом он вынес дверь на своих толстых плечах и теперь, поглядывая на председателя с недоброй ухмылкой, уезжал куда-то ловить рыбу. Он столкнул баркас в воду, мотор выдавил из глубины сизые выхлопы пузырей, и крупная тяжелая лодка свихнулась на стремнину.
— Сам себе срок крутит, — сказал председатель, обнаружив в голосе искреннее сочувствие.
В бледной еще темноте Плахов увидел его горестное лицо: председатель смотрел на реку, словно меряя взглядом погонные метры, которые отсекала своим винтом лодка неудачливого на дармовой фарт Егорушки…
— А вам куда? — живо спросил председатель Плахова.
— На Леприндо, — сказал с надеждой на попутную оказию ихтиолог. Он знал: до озера шестьдесят километров.
— Далековато, — заметил председатель. Потом обнадежил: — Сегодня-завтра оттуда женщина должна быть. Данилова Анна. Вот с ней и доберетесь до Леприндо.
Быстро темнело, и председатель крохотной улицей повел Плахова к себе домой. Строгая луна прорезала тугие перистые облака и дала наступившей ночи свет. Утром председатель растолкал Плахова. Тот долго и мучительно перебарывал сон.
— Вон она, Данилова, — произнес почему-то затаенным шепотом председатель, показывая на окно и в то же время отодвигаясь, чтобы дать возможность Плахову посмотреть на улицу.
Плахов выглянул и тут же тихо засмеялся от неясного предчувствия радости, необыкновенности грядущих дней, отчего сердце сильно забилось и тонко кольнуло.
Сначала ихтиолог увидел сохатого — огромного быка, чья холка поднималась почти вровень с двухметровым забором. Сохатый топтался на месте, выдалбливая в земле крупные, с шапку величиной, овальной формы следы. За громадной лосиной спиной возилась Анна Данилова. Она похлопывала ладонью по горбоносой морде сохатого, а другой рукой снимала с него седло. Расседлав сохатого, Анна прошла в сени.
— Здравствуйте, дядя Кирилл, — сказала она, переступив ладно обтоптанный порожек.
— Здравствуй, — ответил председатель.
Плахов из темного угла пристально наблюдал за рослой молодой женщиной. Увидев его, она осеклась, туго и густо покраснела, с неловкой торопливостью оглянулась на председателя.
— Вот человек приехал, — сказал председатель, — дорогу пытает на Леприндо. Пустить одного нельзя: плутать будет. Сидим, тебя ждем.
— Ихтиолог я, — проговорил Плахов, словно оправдываясь в своем неожиданном приезде.
— А я знаю, — просто сказала Данилова, — мне уже сообщили. Вот куплю продукты в магазине — и обратно. Только с транспортом плохо. Митька продукты повезет, а нам пешковать придется.
— Я привычный, — проговорил Плахов, уловив в ее голосе неловкость и в то же время диковатую настороженность.
Председатель многозначительно погмыкал, а потом сказал:
— С продуктами-то, боюсь, ничего не выйдет. Магазин закрыт. Егорушка постарался, спирт тяпнул у Зинки.
— Много? — спросила Анна.
