Они одни в этой богатой, роскошной комнате, двери наглухо заперты; открыты лишь окна; из цветущего сада льётся мягкое благоухание; слышатся издали греховные, как змея заползающие в душу звуки оркестра, который играет на эстраде у берега моря. Эти звуки должны мешать исповеди; ксёндз хочет закрыть окна, но больная не позволяет: ей нужно воздуха, как можно больше воздуха.
Он прислушивается к исповеди, но мало понимает. Демон мутит его разум, и его кровь превращает в кипящую лаву. Темнеет у него в глазах.
Она в религиозном экстазе говорит слова исповеди и не замечает, что сбросила с себя одеяло, что обнажились дивно очерченные плечи и девственная грудь, и что она так опьяняюще соблазнительна… Думает она только о будущей жизни, в которую перейдёт скоро…
Ксёндз, молодой, красивый берёт её за руку и шепчет безумные слова соблазна и страсти. А в окна льётся аромат цветущего сада, и слышится далёкая, сладостно ласкающая слух греховная музыка.
Ксёндз говорит:
– Сегодня ты умрёшь… Ты это знаешь… Спасенья нет от смерти. Но ты – прекрасна… Ты сводишь меня с ума… Послушай: я буду молиться за тебя, хотя, ведь, ты почти безгрешна… То, в чём покаялась ты; дитя: твои мечты, желанья, – всё это маленький, ничтожный грех… А самый большой грех в том; чего ты не знаешь… Слушай: грех уносить в могилу эту дивную твою красоту, когда ты ещё можешь дать счастье человеку… Дай мне это счастье, – мне хватит его на всю мою жизнь… Я буду жить воспоминанием о нём, об этом жгучем счастье… Дай же мне счастье, дитя моё!.. Ты должна это сделать…
Она не отвечает, – она поражена, старается что-то понять, в чём-то разобраться, – на глазах её слёзы.
А он уже сжимает её в трепетных объятьях, впивается поцелуем в девичьи уста и уже готов замереть в безумном счастье, – но раздаётся крик умирающей девушки…
Врываются в комнату люди… И позор… И ужас…
И вот – каторга.
И думают, может быть, те люди, что каторга для него в этих стенах, на этом далёком, суровом острове…
Нет, не в этом, совсем не в этом для него каторга… Ах, всё это – такие пустяки… И только лишь то, что творится в больной душе человека, – только то можно назвать каторгой.
