Он аккуратно надел шапку, поправил шарф и, повернувшись, вышел из комнаты. Хлопнула дверь, простучали шаги в коридоре, и стало тихо.
Некоторое время Лидочка и Володя сидели молча. Лидочка с тревогой смотрела на Володю, а тот сидел с задумчивым видом, опершись о колени прямыми руками.
— Я боюсь его, — сказала Лидочка, стараясь подавить нервную дрожь. — Я никогда не видела его таким, он обычно такой уравновешенный, голоса не повысит. И потом, я уже ничего не понимаю. Кто он? Робот?
Володя поднялся, походил немного по комнате, продолжая размышлять. Потом сел на диван рядом с Лидочкой и ласково потрепал ее по щеке.
— Не нервничай. Ничего он нам с тобой не сделает. Забудь обо всем, что он здесь говорил. А насчет робота ты почти угадала, только он неизмеримо сложнее любого робота. Он гомункулус, человек из пробирки.
— Кто-о? — сказала Лидочка.
История гомункулуса Колесникова
Слово было сказано — холодное и скользкое, как черняк. Лидочка почти физически ощутила, как оно вползло ей в самую душу и уютно там устроилось, вызвав смешанное чувство страха и брезгливости.
— Кто? — механически повторила она.
— Гомункулус, искусственный человек.
— Не может быть, Володя, — ошеломленно покачала головой Лидочка. Сделать искусственного человека не: возможно!
Она все еще надеялась, что неправильно поняла Володю, что он вкладывает какой-то иной смысл в слова «гомункулус» и «искусственный».
— Правильно. Невозможно искусственным путем создать полноценного человека, а урода можно. Мой двойник — урод.
— И в чем же… его уродство?
— Он лишен способности чувствовать.
— Я это знаю, — сказала, кивая, Лидочка. — Он крайне бесчувственный человек, даже детей не любит. Но такие люди бывают.
— Тут не совсем то, Лидочка, — принялся объяснять Володя. — Тут надо понимать буквально. Плоть, из которой состоит тело моего двойника, принципиально лишена способности чувствовать. Вернее сказать, все физиологические реакции, сопутствующие ощущению, у него есть, а само ощущение, чувство, как индивидуальное психическое переживание, полностью отсутствует. Он не знает, что такое боль, наслаждение, любовь, страх, как слепорожденный не знает, что такое цвета. Он в миллион раз совершеннее любого самого сложного современного робота и в то же время примитивнее растения, потому что растения, как и все живое, обладают способностью чувствовать.
— Какой ужас! — пролепетала Лидочка. — Значит, он несчастный человек, инвалид, а я…
— Ни в коем случае! В этом мы с Гончаровым давно разобрались. Несчастным можно считать лишь того, кто сознает свою ущербность. А он, наоборот, считает себя самым совершенным человеком, а всех остальных уродами.
— Вообще-то правильно, — согласилась, подумав, Лидочка. — Он действительно добрых и чувствительных людей считает уродами. Говорит, что они естественные отходы развития и что будущее за такими личностями, как он.
— Вот видишь! Это тяжелая ошибка, что он появился на свет, но мы тут не совсем виноваты. Нужда заставила. Помнишь, я говорил тебе о Юрии?
В этот момент в прихожей снова зазвенел звонок.
— Гончаров, — сказал Володя, вставая.
…Вошли Володя и его друг-хирург. Гончаров был в расстегнутом пальто, без шарфа и вид имел слегка взъерошенный. Видно, Володя поднял его с постели своим телефонным звонком, и он очень торопился. Он поздоровался с Лидочкой, как со старой знакомой, совсем не удивившись, что она здесь, и сел на стул.
— Значит, не успел?
— Не успели, Дмитрий Александрович, только что ушел, — сказал Володя.
— Жаль… Хотелось бы увидеть. А где он остановился, не спросили?
— Не догадался спросить. У нас тут разговор на повышенных тонах вышел. Он ведь за Лидочкой приехал. Она его жена, представьте себе.
— Понятно, — сказал Гончаров, опять не удивившись. — И сколько же вы с ним прожили? — спросил он Лидочку.
— Год, — сказала Лидочка.
Гончаров сочувственно помычал, качая головой.
— Угораздило вас… Приношу вам свои извинения, Лидия Ивановна, это целиком моя вина. Никак не мог предположить, что он вздумает жениться.
— А я не жалею, — сказала Лидочка. — Зато мы с Володей познакомились.
