А вообще, подумал он, через запыленные стекла мир лучше, мир взрослее и умнее как-то…
Автобус был помят. Из радиатора торчал электрод. У передней двери — брызги крови.
Чернел и лоснился асфальт, вспучивая мускулы ближе к тротуару.
Из-за спины, неся за собой красные хвосты стоп-сигналов, проносились автомобили.
Промозглый ветер вольничал между одеждой и телом, добираясь до самых костей. (Разбушевался старик Хазр. Разбушевался…)
Новые энергоемкие фонари, как бы сговорившись, неохотно делились с улицей охранительной желтизной, такой необходимой в это время и в этот час.
Он несколько раз безуспешно попробовал поймать такси. И хоть от стадиона «Спартак» до его дома — пятнадцать, ну, от силы двадцать минут неспешной ходьбы, Афику хотелось как можно скорее пресечь одиночество.
Он постоял еще немножко на дороге, а потом накинул на голову капюшон аляски, повесил пакет на кисть, чтобы можно было обе руки углубить подальше в карманы, и пошел.
Шаг, и перед глазами медленно проплывают искаженные от страха лица попутчиков. Еще один шаг, и он на секунду представил себе, что могло случиться, если бы им удалось ворваться в автобус или перевернуть его. Еще шаг к дому, и уже воображение, пугая своей правдоподобностью, продлевает неуклюжую невесомость пассажиров в момент сальто автобуса. «Но ведь меня же нет среди них, — успокаивал себя Агамалиев, — вот я тут весь, иду целый и невредимый. Все в порядке. Когда приду домой, быстро переоденусь, спущусь к Зульке, она, кажется, сегодня не дежурит, разопьем с ней шампанское…»
Чем ближе оставалось до дома, тем больше он остывал, потихонечку приходя в себя.
На углу дома между Третьей и Второй Параллельными маячила чья-то фигура.
«Странно, — удивился Афик, — почему этот „кто-то“ стоит один?»
Обычно здесь или ниже, на следующем углу, вне зависимости от времени года и погодных условий, собиралась вся местная компашка. Стояли, курили, болтали ни о чем, коллективно проходивших мимо барышень глазами ощупывали, и нахальство множилось на количество повернувшихся в одну сторону голов.
Пройдя вниз еще несколько шагов и узнав его по длинному, до пят почти, кожаному плащу и какой-то особой приблатненной сутуловатости, Афик решил: «Наверное, Джамильку вышел встречать. Ждет. Беспокоится. А она там, она — в Сумгаите! Нет, надо было мне тогда сойти с автобуса, не оставлять ее…»
— Салам, Афик, — остановил его Таир, — давно не видел тебя…
— …кручусь. Дела. — Из-за Джамили, из-за неожиданно возникшего чувства вины он старался не смотреть Таиру в глаза.
— Хорошему мужчине — большие дела. Тут вот как раз одно наклевывается, так что давай, беги скорее за ребятами, собирай наших, на Похлу-Дарьинку[10] идем, с армянами разбираться будем.
— Я не пойду. Я не могу.
— В отказ? Ссышь, да? Очко играет, жим-жим делает? Гондон, забыл, сколько раз улица тебя поднимала?
— Я хорошее не забываю. Просто не хочу. Отвали. Мне домой надо.
И тут взгляды их неожиданно встретились. И Афик по глазам Таира понял, что тот уже все знает о них с Джамилей.
У Таира в глазах… но потом он взял себя в руки, ладонью глаза протер и рот свирепо скривил…
— Ты!.. Ты!.. ты в Сумгаит к ней ездил, да? Сука!.. Бля… Лох… Что, приехал, а ее там нет, да? Думал, я молчать буду, думаешь, проглочу, да? Да?! Думаешь, мне фиолетово все…
— …ничего я не думаю… — Афик попробовал остановить этот поток, и один раз у него даже получилось миролюбиво улыбнуться.
— Она моя! — у Таира скрежетали зубы. — Башку тебе за нее отвинчу… порву на части… кишки свои жрать будешь… — И он мать пошел топтать, чтобы Агамалиеву назад уже ходу не было, и живых его вспомнил и мертвых.
Конечно, Афику надо было тут же его и ударить. Но после Сумгаита не поднимались руки. Что-то случилось… А еще это чувство вины перед ним… Нет. Не дралось ему сейчас. Он только за грудки схватил, отшвырнул Таира.
— Афик, бля буду, я тебя, гниду, прямо здесь казню.
Агамалиеву мешал пакет.
— Убери руки… хочешь, идем во двор, там поговорим?
— С кем? С тобой, козлом, говорить? — и Таир пустил в ход уголовную мимикрию.
— Со мной… со мной… — (а сам подумал: «Может, по-мирному разойдемся, может — повезет… вот и у него самого нет-нет, а губы вздрагивают, когда на меня смотрит…»).
