Антон постоял с минуту, показывая — вот я весь, но дальнейшей драке не дали случиться. Увели Витольда, а он все время хрипел, что все равно зарежет.
Вечером того же дня в хату Сахоней пришел Ромуальд Северинович.
— Собирай манатки, — сказал он Антону.
Тот попробовал хорохориться: не я виноват…
— Собирайся, — сказал, тяжко вздохнув, отец. — Два медведя в одной берлоге…
— Да какой он медведь… — опять вскинулся было Антон.
— Медведь не медведь, а зарежет, — сказал Ромуальд Северинович спокойно, но однозначно.
Выгнали Антона из Порхневичей не в пустоту, добыл через знакомства место в железнодорожных мастерских в Волковысске с условием минимум год в деревне не появляться.
Встретились в кузнице у Повха. Он был громадный человек в клочковатой бороде, с вечно поднятой одной бровью — не удивление перед потоком жизни, а след от угля, шибанувшего из горнила лет десять назад; голый по пояс, в засаженном фартуке, ворочал разумными, медленными щипцами раскаленный гвоздь — чинил борону и даже не поглядывал в ту сторону своего персонального ада, где толклись трое людишек.
А именно: Ромуальд Северинович, дядька Сашка и Витольд. Родичи помирились после той истории на танцах, чего уж там. Дядя продолжал подначивать племяша, как, впрочем, он подначивал всех и каждого. Кроме двоюродного брата Ромуальда.
Говорили тихо, хотя их речь хорошо охранялась молотком Повха.
— И сколько там их?
Дядька Сашка, не любивший выражаться просто и ясно, наоборот любивший выражаться цветисто, давать информацию с антуражем, прищурился, набрал в грудь воздуха, чтобы выкатить речь-рассказ.
Ромуальд осадил его:
— Ты давай не разводи…
Сашка вздохнул:
— Семь, семь как есть. Три настоящих дезертира, нашел на станции, аж у Гибуличах. — дядька Сашка махнул рукой, обозначая баснословную даль, куда занесла его готовность помочь авторитетному родственнику. — А другим троим дал те шинелки, что ты выкинул с конюшни. Вонючие больно, лежалые.
Витольд тронул отца за рукав: мол, три да три — это не семь. Витольд отмахнулся — такая у него грамотность.
— Повтори, — потребовал Ромуальд.
Сашка кивнул и быстро близко к тексту задания изложил план на сегодняшнюю ночь: явиться перед рассветом сюда, в кузню, запалить два факела и ими размахивать, кричать погромче про народ, про буржуев-мироедов, потом идти к главному зданию во Дворец с криками через Гуриновичи. Там встретить дезертиров у флигеля Сивенкова и все камни — в оранжерею! Пусть будет похоже на тот давний зимний случай. Но злее. Если кто присоединится, не отгонять, с собой брать и не давать расходиться. Ничего ни в коем случае не подпалить, не входить в раж, а то… И как только Ромуальд Северинович с Витольдом выскочат на широкое крыльцо из господского дома, шмальнут из револьвера в воздух, с недовольным матом и бессильными угрозами отступить в темноту. И на лодке обратно на место, к мельнице Кивляка.
— У Кивляка и рассчитаемся, — сказал Ромуальд.
Дед Сашка вздохнул, в том смысле, что неплохо было бы и авансу немного за уже проделанную работу. Пан Порхневич только ухмыльнулся в ответ — вам дай сейчас, кинетесь к Волчуновичу на бимбер, так что после этого от имения и головешек не останется.
В принципе с оценкой ситуации бригадир потемкинских погромщиков был согласен, но натура тосковала по авансу. Угрюмо кивал: ладно, подождем.
— Дезертиры не подведут?
— Не, — отмахнулся Сашка, — кожа да кости, мухи не обидят, только что глотки луженые на митингах. Домой бягуть, там снова слых прошел — подтверждение на землю. Разбирать, мол, дозволяется, что от бар лишняя.
Ромуальд Северинович показал Сашке громадный кулак, которому сам Повх мог бы учтиво поклониться. Сашка понимающе кивнул и подмигнул Витольду, помалкивавшему рядом, мотая на отсутствующий ус сложную науку деревенского коварства.
— А мужики?
Сашка сделал вопросительное лицо: мол, что мужики? Однако быстро понял, что имеется в виду.
— Не, дальние мужики, з-за Сынковичей, дурнее своих коров. Говорено было с ними — не, говорят, бунтовать отказываемся.
— Ты объяснил, что для вида?
— Говорю — деревянные, как те тополя. Сивенков, можа, ведает кого, да он…
