— Моя жена на этом самом танковом заводе работает, — неожиданно произносит он, обращаясь к Петрову. — И живет она с ребятишками недалеко от завода, на Мгильневской улице.
— Чуть не на Могильневской, — горько добавляет он и, словно удивившись неуместной, случайно вырвавшейся, не получившейся шутке, сразу мрачнеет.
Полковник умолкает, задумывается. А его слова о семье в один миг переносят меня на далекую станцию, что у самой границы Горьковской области с Чувашией. Передо мной почти осязаемо возникает наш обшарпанный домик, глядящий своими окнами на белый железнодорожный вокзал. Там, на маленькой станции, опоясанной холмами песка, прошло мое детство. Оттуда мать провожала меня на фронт…
Взрыв снаряда возвращает меня к действительности. Шагах в двадцати из-под земли взвивается облако серого дыма, похожее на приземистое разлапистое дерево. Успеваю заметить — падает на живот замполит Усатый, приседает на корточки Петров, с опозданием припадает на колено полковник.
— Товарищи, быстрее в землянку! — умоляюще кричит Грибан.
Полковник одевает очки и, презрительно посмотрев в мою сторону, не спеша направляется к полуразвалившимся ступенькам, спускающимся в блиндаж. Уступив ему дорогу, за ним вплотную шагают Петров, Усатый, Грибан.
— Что ж, приказываю тебе заступать на пост, — произносит Юрка с ухмылкой. — Схожу к Левину.
И шепотом:
— Может быть, вздремну там, а то загоняют теперь.
— Дремли здесь. Я покараулю.
— Поверил! Чудак! — Юрка смеется. Его зубы на темном фоне неумытого закопченного лица выглядят ослепительно белыми. — Разве теперь уснешь! Слышал, что полковник сказал? До Германии их галопом погоним! Как ворвемся в Берлин, уговорю Грибана, чтоб дал мне самому стрельнуть по первому дому. Вмажу так, что ни одного кирпича не останется.
Из блиндажа показывается Петров. Зажмурившись на секунду от яркого света, он зовет нас к себе.
— Добрые для вас новости, робинзоны… Рассказал Грибан, как вы тут жили. Решили к медалям вас представить.
Мы молчим, не находя слов. И что тут скажешь… Просто обнять бы Петрова, расцеловать бы его в обе щеки. Да больно он чистый, аккуратный, красивый. А мы загрубелые, грязные, заскорузлые…
Петров косится на Юрку.
— Что не радуешься, Смыслов?
Против обыкновения Юрка отвечает, сначала подумав. Такое с ним случается редко, обычно он не лезет в карман за словом.
— Чувствую, что душа радуется, товарищ капитан. А к каким медалям?
— «За боевые заслуги». Обоих.
— Значит, есть надежда заслуженными стать? — растерянно, почти шепотом спрашивает Юрка.
— Надежда есть. А надежды юношей питают…
— А за что нас, товарищ капитан?
— Вам лучше знать. И второе: завтра же в тыл. В Иванковцы. Вас заменит отделение Байсинова.
Юрка расплывается в улыбке. Он почесывается, преданно смотрит Петрову в глаза и неожиданно спрашивает:
— Неужели в настоящей бане помоемся, товарищ капитан? Просто не верится…
— Кому про что, — Петров улыбается. — Понимаю и сочувствую, самому приходилось, — говорит капитан. — И все же неисправим ты, Смыслов, ох неисправим…
А глаза его смеются, лучатся лаской, отеческой добротой. Пожалуй, и из землянки он вышел затем, чтобы сообщить нам приятную весть, подбодрить нас теплым словом. Сколько же душевной щедрости у Петрова. За это, наверное, мы и любим его. За это его любит весь полк. Юрка говорил мне, что его первого решил пригласить в гости после войны. Я тоже записал адрес Петрова в блокнот: город Калинин. Улица Коминтерна, дом 25. И фамилию жены я запомнил. Капитан пишет, ей регулярно, через неделю. Мне приходилось видеть, как выводит он на конверте адрес и ее редкую картежную фамилию, которую нельзя не запомнить с первого раза — Валетова.
По ступенькам блиндажа медленно поднимается Демин.
— Позовите капитана Кохова, — произносит он, непроницаемо посмотрев в нашу сторону.
Юрка поспешно вытягивается, щелкает каблуками и замирает:
— Есть позвать Кохова! Но… Он не здесь, он в лесу сидит, товарищ полковник.
— В каком лесу? — Демин нервно стучит по планшетке карандашом. — Здесь один лес.
— Не в этом. Он за четыре километра отсюда…
Брови полковника сходятся у переносицы, — наверное, это признак раздражения. Он хмуро глядит на Петрова, потом кивает в сторону дальнего леса:
