Гильман выясняет, какой он части, спрашивает о расположении войск, о количестве самолетов и о чем-то другом, а я пытаюсь и никак не могу представить этого рыжего насильника рядом с женой и детьми. Наверное, когда он вернется домой (если вернется), жена бросится ему на шею и будет целовать эту отвислую челюсть.
И конечно, встретить «папу-героя» выбегут ребятишки.
У меня кружится голова… Даже о детях этого выродка я начинаю думать с ненавистью. А собственно, почему? Дети везде одинаковы. Они и смеются и плачут на одном языке. И не их вина, что есть на свете такие отцы…
…Второй пленный отказывается отвечать. Он только называет имя и звание…
После этого он умолкает, надменно глядя прямо перед собой в стенку. Вопросы переводчика словно не достигают его ушей. Он не обращает на них никакого внимания и произносит еще лишь одну-единственную фразу, от которой Гильман вздрагивает и растерянно оглядывается на комбата.
— Что он сказал?
Гильман глядит на майора своими умными глазами и говорит тихим, едва слышным голосом:
— Он заявил, что с евреем разговаривать не будет.
— Ну, что ж, не будет — не надо, — командир батальона с ненавистью смотрит на пленного. — Героя из себя строит. Видели мы таких героев!.. Довольно, отправьте их к начальнику разведки бригады.
— Ты, Петр Семенович, возвращайся на высотку, — обращается Кохов к Бубнову. — Дорохов со Смысловым одни отведут.
Каким-то неуверенным тоном, не глядя на Бубнова, произносит он эти слова. После допроса пленных у него растерянный и помятый вид. Словно что-то гложет его, подтачивает изнутри.
— Собирайтесь, — бросает Кохов мне и Смыслову.
А нам собираться нечего. Мы всегда готовы. Как пионеры. Выходим из блиндажа. Юрка впереди, за ним пленные, сзади я, Бубнов, майор.
— Рыжий все расскажет, что знает. Не язык, а клад, хотя и омерзительный, — говорит майор Бубнову. — А долговязый вряд ли расколется. Странно, как он живым сдался.
— Мы его без сознания взяли.
— А‑а!.. Вот видишь… А я ведь не верил, что есть фанатики, которые до такой степени преданы своему сумасшедшему фюреру.
Майор подзывает меня и Смыслова.
— С вами еще двое наших ребят пойдут. Они знают дорогу. В лесу осторожнее. Понятно? Все поняли?
— А чего не понять? Все ясно, — ворчит Юрка. — Тут и понимать нечего. — Смыслов недовольно косится на майора. Он не любит, когда ему приказывают да еще спрашивают. И в самом деле, странная привычка у некоторых офицеров — спрашивать, поняли их или нет. Если что непонятно, у каждого из нас есть язык — можно переспросить. Или они сами не уверены, что излагают свои мысли доходчиво, или считают нас недоразвитыми. Хотя майор вроде не из таких, а тоже переспрашивает…
На ходу застегивая полушубок, по ступенькам поднимается Кохов. Он все такой же хмурый и злой. Он как-то по-особому, по-своему ненавидит этих отвоевавшихся, отлетавшихся фрицев — и «глисту», и рыжего…
Откозыряв командиру батальона, к нам присоединяются двое саперов…
— Ну хватит. Пошли, — машет рукой командир батальона.
Доходим до поворота оврага, поднимаемся по тропинке вверх. Навстречу стеной встает стройный, высокий сосновый бор. Толстые смолистые стволы деревьев отливают золотистым блеском. Неожиданно открывается прямой, как стрела, просек, похожий на длинный бесконечный тоннель без верхнего свода.
А у меня что-то неладное с головой. Верхушки сосен начинают кружиться. Они словно ввинчиваются в небо. Стараюсь вверх не смотреть. Оглядываюсь назад: Кохов!.. Он сосредоточенно глядит себе под ноги — на наши следы. Зачем он идет?.. Остановился, вынул из кобуры ТТ, осмотрел его, сунул в карман.
— Юра!..
Смыслов понимает меня с полуслова.
— А ну быстрее, быстрее, — поторапливает он долговязого. Но Кохов прибавляет шаг, обгоняет меня, на ходу вытаскивает пистолет из кармана!..
Я не знаю, что делать. Я не могу приказать ему. И не имею права его ослушаться…
— Стой! — командует Кохов.
Саперы и пленные останавливаются, но Юрка преграждает капитану дорогу.
— Уйди! Стрелять буду! — вскрикивает Кохов. Он отталкивает с тропинки Смыслова…
— Отойди!..
Это последнее, что я слышу. Золотистые сосны кренятся. Длинный лесной тоннель переворачивается набок. Переворачиваются и Кохов, и Юрка, и долговязый пленный. Земля становится ватной, рыхлой. Я словно проваливаюсь в бездонную яму…
