Нельзя, конечно же, утверждать, что курсанты ничего не знают. Тем более, что такое суровое понятие, как «строгая воинская дисциплина», не дает возможностей для незаконного пропуска лекций, а плохо успевающий курсант автоматически лишается права на встречу с любимой девушкой в городской обстановке.
Вот почему в сессию в училище царит благодушное, безмятежное настроение. Даже дисциплина слегка разжимает свои железные тиски в эти деньки. Офицер может пройти мимо курящего в неположенном месте курсанта и не сделать ему замечание. Дежурный по училищу, обходя свои владения, обнаруживает ночью в Ленкомнате долбящего гранит науки курсанта (фанатики есть в любом деле) и не отправляет его спать, а лишь, уходя, плотно закрывает за собой дверь.
Одним словом, сессия – это особенное, удивительное время. Оно зовет и манит, как воскресное увольнение, и холодит, пугает, словно строевой смотр.
В понедельник – день, как известно, тяжелый и несчастливый, – из поточной аудитории номер 143 были вынесены все столы и стулья, за исключением трех блистающих свежей лакировкой столов и пары стульев, в углу сложили вигвам из длинных рулонов схем, над доской прикрепили огромный плакат: «Сдадим экзамен на «хор» и «отл». Два курсанта вкатили, словно пулемет Максим на позицию, тяжелый полотер. Вскоре палуба превратилась в зеркальную. Оставшиеся столы установили буквой «Т», поставили тут же стулья для преподавателей, налили в графин крепкого чаю.
На внутреннюю сторону двери повесили боевой листок, на которым крупным, видимым из любого конца помещения шрифтом, было начертано рукой классного художника Юры Нестерова следующее:
«Курсант!
Если ты любишь свою маму и хочешь встретиться с ней в отпуске, ты должен знать, что
– адмиралтейский коэффициент выражает зависимость скорости, водоизмещения корабля и мощности;
– качка – это колебание судна относительно положения равновесия…»
Далее следовали все основные определения сложной и непонятной науки об устройстве и живучести корабля.
Короче, была проделана огромная работа по подготовке к экзамену. Остался сущий пустяк – сдать экзамен.
Леха Петров, низенький курсант с широкими главстаршинскими полосами на погонах, последний раз окинул, оценивая, взглядом аудиторию, остановил взгляд на боевом листке и сказал:
– Заметут, чтоб мне месяц в город не ходить!
– Не волнуйся, Леха, никто и внимания не обратит, – успокоил товарища Андрей Рискин.
Он тоже скользнул взглядом по макетам кораблей, аккуратно уложенным в углу струбцинам и раздвижным упорам, и остался доволен.
– Пойдем переоденемся в первый срок*?
– Идем.
В рундучной они сняли заляпанные оранжевыми кляксами мастики робы, переоделись в форму три. Несколько секунд в бытовой комнате – и синий, с тремя белыми полосками воротник рассекли три острые, как лезвие штыка, грани, редкие пушинки исчезли с брюк, слово задолжники из строя увольняемых.
– Ну все, – сказал Андрей. – Теперь готовы.
Он стоял перед большим, в человеческий рост, зеркалом и разглядывал себя. Над зеркалом висела строгая надпись: «Заправься!»
– Красивый, красивый, хватит любоваться, – Петров хлопнул друга по плечу. – Пошли.
…Экзамен уже начался. Несколько курсантов сидели в коридоре на вынесенных из аудитории столах и перелистывали конспекты. Остальные, затаив дыхание, стояли у двери, вслушиваясь в доносившийся оттуда разговор. Дверь открылась, появился дежурный по классу, быстро сказал:
– Жуков говорит, давайте шпору на 21-й билет.
Получив искомое, дежурный снова исчез в аудитории.
– Может, заглянем в учебники? – спросил Андрей.
– Перед смертью не надышишься, – Леха взобрался на стол. – Отдыхай и жди «первую ласточку».
«Ласточка» появилась тут же. Высокий розовощекий старшина 2 статьи, облегченно вздыхая, развел руками:
– Три шара.
– Эх, ты, – пожурил троечника Андрей. – А на четыре бала не мог?
На что невозмутимый троечник ответил:
– А нам не нужен лишний балл, лишь бы отпуск не пропал.
– В институте с тебя бы за это стипендию срезали, – вступил Леха в разговор.
– Так то в институте, а здесь каждый месяц – отдай, что положено и не греши!
– Тебя ничем не пробьешь, толстокожий, словно мамонт…
