Тем и хороша эстетика, милый дедушка, что в ней все видно, как на ладони. По сравнению с ней даже фельетоны и очерки содержат нечто академическое. Я много их читал, пока не стало мне грустно. Читал, например, как дородный Иван Степанович построил себе на государственный счет убежище Монрепо, а хитрый Яков Соломонович купил уцененные пальто в Литве и продал их в Ташкенте. Читал о том, что в одной области провели экономию на транспорте и вместо того, чтобы сдавать корма, а потом снова брать их по коммерческой цене у государства, откупились деньгами и не стали возить туда—сюда. Много читал о взятках и других безобразиях — читал, например, что невежды пролезли в кандидаты наук и теперь гребут свою ренту, а серьезный человек, занятый делом на производстве, не может получить степень. Читал, наконец, будто в одном отделении книжного магазина объявлен новый тираж известного автора, а в другом — грудой лежат его сочинения и никто их не берет по самой дешевой цене. Последнего, впрочем, я еще не читал, но в близком будущем сумею прочесть. Ну и что?
Мне, разумеется, интересно знать, как Ивана Степановича будут на весь Советский Союз уговаривать, чтобы он так не делал. Если даже его предупредят или выговор дадут — я согласен. С волнением читаю о судах над жуликами. Но иногда, милый дедушка, и меня сомнение берет: стоит ли много писать о таких безобразиях? Может, правду говорят — это чтение будет вредным, особенно для молодого поколения?
Вот, например, в нашем доме прекрасный лифт, даже с излишеством — весь под орех разделан. К сожалению, не только разделан, но и разрезан. Местные художники так приладились его ножами резать, что в иных местах просто кружево сделалось. Кто знает, может быть, эти художники читали фельетоны и думают. «Если вы, старшие, о себе такую заявку даете, так и мы постараемся!» Но допустим, что я рассуждаю слишком прямолинейно, фельетонов и очерков они не читали, а все—таки отрицать влияние печати нельзя.
Недавно, гуляя по стогнам нашего Юго–Запада, я услышал такую речь:
— Что это у тебя лицо сегодня такое абстрактное? Может, недобрал?
А вчерашний день был воскресенье. Значит, помнят наши районные пьяницы, что на свете есть абстрактная живопись, слыхали об этом, хотя не всякий даже парижанин может похвастать такой информацией. Вот интересный предмет для лингвиста или социолога! Слово «абстрактный» прочно вошло в быт и применяется народными массами в самых различных, весьма неожиданных значениях. А все потому, что печать уже много лет трубит о страшных абстракционистах, так что через эту информацию, говорят, и у нас теперь бородатые молодые гении завелись. Иначе откуда бы им знать? В прежние патриархальные времена никто об этих страстях у нас понятия не имел. Такой был порядок, что ни один заяц с другой стороны не перескочит. Сей же час его, как вы, дедушка:
— Держи, держи… держи! Ах, куцый дьявол!
Но теперь уже не то, другие времена и разговоров много — все рассуждать стали, у каждого свое мнение, а то и два…
Что же в таком случае делать, если очерки и фельетоны о безобразиях необходимы? Мне кажется, что более общие выводы нужно делать и поскорее, время не терпит. Тем хороша эстетика, милый дедушка, что нет в ней этого газетного академизма — выводы близко, вот они, здесь, под рукой.
Какие же это выводы? Надо подумать. Вот послушайте народный рассказ из старой хрестоматии для детей.
Нашел мужик в дупле гнездо лесных пчел. Сделал зарубку на дереве и думает: «Как бы медведь не проведал! Косматый любит сладкое». И придумал такую шутку. Веревку от пояса отвязал, колоду в лесу нашел. Привязывает ее к дереву за оба конца, чтобы она пониже дупла висела, а сам домой пошел.
Вот приходит на запах медведь. Полез — совсем близко мед, только колода мешает. Он ее несильно лапой толкнул, а сам дальше лезет. Опять колода мешает, по голове бьет. Медведь уже в сердцах ее подальше толкнул — она обратно летит. Тут озверел косматый, как махнет ее лапой, а колода трах его по голове и оглушила. Упал медведь, под деревом лежит. Мужик пришел, обухом его совсем убил. «Будет, говорит, мне и шуба, и мед!».
