— В таком случае потрудитесь произвести строжайшее дознание, составьте протокол или — как там оно называется? — постановление, что ли, а пока ложитесь спать.
— Марта (муж иногда поэтизировал имя своей жены), я очень хотел бы серьезно поговорить с тобой.
— Поговорим завтра.
Марфа Васильевна притворно зевнула.
— Нет, не завтра, а теперь, когда у меня слишком уж много накипело в груди...
— Чего? — как бы вскользь спросила она.
Тот не нашелся, что ответить.
— Когда что-нибудь кипит, — продолжала Марфа Васильевна, — то на поверхности обыкновенно накипает пена, весьма грязная пена, которую надо снять ложкой и выплеснуть в лохань. Так и теперь. Что в вас говорит? Что вас бесит? Чувство фальшиво оскорбленного самолюбия: вас взяли за ворот, вас тряхнули и даже чуть не побили... Полноте! Вы забыли, где мы; разве можно считать оскорблением, если дикарь на каких-либо забытых островках ударит случайно заезжего европейца, если осел лягнет своего вожака, если, наконец, вас из-за решетки обругают в доме сумасшедших?.. Или, может быть, вас волнует то, что вам приходится краснеть за свою жену?.. — Марфа Васильевна приподнялась и пристально смотрела на мужа. — Вы бы прекрасно сделали, избавив меня от этого непрошеного попечительства... Кстати (она вдруг совершенно переменила тон), статья четырнадцатая нашего добровольного взаимного договора гласит, что если жена хочет спать, то муж ничем не должен ей в этом препятствовать. Итак, в силу этой четырнадцатой статьи, до свидания.
Она протяжно зевнула и повернулась лицом к стене.
— Марта, мне бы хотелось в данную минуту нарушить эту статью... — начал опять муж.
Марфа Васильевна не отвечала и, казалось, крепко заснула, а вернее — притворилась спящей...
Спокойный голос красавицы, когда она, отчеканивая каждую фразу, произносила свой монолог, как-то успокоительно подействовал на взволнованные нервы мужа. От этого голоса веяло неотразимой силой; эта речь пробудила в нем целый ряд воспоминаний. Этому успокоению способствовали также и утренний холодок, и сильные затяжки табачного дыма...
Он задумался.
Они сошлись под влиянием сильного и, главное, взаимного чувства. Сошлись уже года три, еще в Петербурге.
Ему нравилось это красивое личико со строго очерченным профилем, с веселыми, темными глазками, эта стройная, словно выточенная фигурка... и много еще чего нравилось ему такого, что неудержимо влекло его к этой прелестной девушке, склонившейся над швейной машиной и вскидывавшей глазами только для того, чтобы развеселить всю работающую братию. Когда ее нет, все тихо и скучно в этой большой комнате с приземистыми сводами: монотонно жужжат машины, во весь рот зевают молчаливые работницы; но она пришла и села на свое место — все ожило, словно под влиянием волшебной палочки, и не слышно стукотни машин, не слышно даже брюзгливого ворчания мадамы в чепце за этим серебристым смехом и бойкой болтовней развеселившихся тружениц.
Ей нравилось в нем... Он положительно не мог дать себе отчета, что могло ей нравиться в нем.
Ряд самых розовых дней потянулся за этой встречей... Ну, и прекрасно.
— Завтра непременно надо всю постель обсыпать персидской ромашкой: эти проклятые земляные полы удивительно способствуют размножению паразитов, — вдруг прервал он свои мысли.
— Где-то далеко на Востоке открылась какая-то страна. Туда нужны люди, туда их ищут и зовут, льготы разные обещают: уж не махнуть ли?..
— А что, тебе не страшно будет в такую даль?
— Чего же мне бояться? Ведь едут же люди.
— Но все-таки, ведь, это так далеко: необозримые степи, верблюды, тигры, скорпионы, возвратные горячки... там головы режут и выставляют на копья, там...
— Ведь, я буду с тобой!
— Ну, так я подам завтра же, куда следует бумаги и — едем.
Ряд розовых дней сменяется рядом не менее интересных приготовлений. Сборы, расспросы, закупки, прощания, тысячи предположений, одно другого грандиознее... Вранья-то сколько!.. Наконец, готовы к отъезду.
— А что, не перевенчаться ли нам? — говорит он, вернувшись только что из какой-то канцелярии.
— А что? — спросила Марфа Васильевна и даже струхнула немного от такой непредвиденной неожиданности.
