Та, с тех пор как ей стало известно о смерти наставницы своей в ведьмовском искусстве, а кроме нее и Сени, была сама не своя от волненья и страха. Юной отравительнице даже не верилось, что она была причиною этих смертей. Но страх наказания все более и более овладевал сердцем Аксютки.
Почуявшая недоброе Праскуха пробовала выпытать от своего приемыша, как было дело, но ничего не могла добиться от девочки.
Аксютка была все время как в тумане; ничего не отвечая старой знахарке на ее расспросы, она то молча сидела в углу, то вдруг вскрикивала и, срываясь с лавки, не могла найти себе места в избе и пыталась убежать на улицу.
Но старая Праскуха не пускала ее.
— Перекрестись, Оксаня! Успокойся! Да скажи, что такое случилось с тобою?! — говорила знахарка, тщетно пытаясь добиться от девочки ответа.
Она и прыскала на своего приемыша с уголька, и предлагала испить наговорной водицы, и пробовала даже отчитывать Аксютку какими-то полухристианскими, полуязыческими молитвами, — ничего не помогало. Праскуха совсем приуныла и была близка к отчаянию.
На второй день болезни ее приемной дочери, под вечер, в двери хаты постучались. Праскуха открыла, и на пороге показался украшенный медного бляхою, заросший рыжею густой бородою сотский.
— Чего тебе, Трофим? — спросила старуха.
— Да за дочкой твоей богоданной пришел. Начальство требует… Одевайся, девочка, — сказал Трофим тем же голосом, что и виденный ею во сне у придорожного креста черт.
Аксютка взглянула на его лицо и побледнела, до такой степени они были схожи.
— Да что с ней такое случилось?.. Ишь испугалась! Разве тебе что известно? Зачем тебя требуют? — осторожно спросила Праскуха.
Не отвечая старухе и желая в то же время показать сотскому, что она его не боится, Аксютка сама обратилась к Трофиму:
— А куда же ты меня, дяденька, поведёшь?
— Увидишь, — мрачно и значительно ответил тот.
— А если я с тобой не пойду?
— Поведу.
Девочка молча накинула платок и молча вышла вместе с сотским на крыльцо.
На пороге она полуобернулась и словно обронила Праскухе:
— Прощай, бабушка!
Вдруг, вместо того чтобы войти со своим спутником в Анискину хату, где производилось дознание, Аксютка неожиданно кинулась бежать через все село по направлению к реке.
— Не смей убегать! — кричал сзади пытавшийся догнать ее Трофим.
Быстро мелькая босыми пятками, пронеслась беглянка мимо мельницы, перебежала по мостику на плотину и молча кинулась вниз головою в Ярынь.
Бежавший вслед за нею сотский видел издали, как показалось на миг из реки полузакрытое мокрыми волосами лицо и снова скрылось под водою.
Когда Трофим подбежал к краю плотины, круги от падения уже широко разошлись по поверхности быстро текущей Ярыни…
Посмотрев некоторое время на эти круги, озадаченный, запыхавшийся мужик неожиданно для самого себя плюнул, потом, спохватившись, снял шапку, перекрестился и торопливыми шагами деловито пошел доложить о происшествии по начальству.
Попытки выудить баграми с глубокого дна тело утопленницы не увенчались успехом. Предположено было, что Аксюткин труп унесло теченьем Ярыни.
Тишина царила на темноватом, прохладном и вязком дне Ярыни. На скользкой, покрытой мягкой темно-зеленой плесенью коряге, заменявшей ей трон, опершись локтями в колени и положив лицо на ладони рук, задумчиво сидела Марыська. Взор неподвижной, как истукан за ее спиною, донной царицы был устремлен на распростертое в ногах у нее, белое, обнаженное (русалки сняли с утонувшей одежду) тело Аксютки. Марыська ждала, когда круглое пятно от скользившего по дну лунного света пройдет, начиная от вытянутых в предсмертном борении ног, по всему девичьему телу и, остановившись на мертвом лице, даст утопленнице подобие земной, хотя бы и призрачной, жизни. "Вот и еще одной русалкой прибавится. Будет сперва вздыхать и грустить, потом понемногу утешится, станет петь и бегать по житам, смеяться разливчатым смехом и резвиться с подругами, научится заманивать в воду детей и ловить в летние лунные ночи загулявших парней на полях. Каждой из них хочется ведь продлить за чужой счет свою, хотя и невеселую, здешнюю жизнь, прежде чем улететь невозвратно, как пар, в безвестный небесный простор", — думала Марыська.
