"Того и гляди на меня кинется", — подумал человек.
— Анисушка, довольно! Уйми ты их, своих этих самых, — взмолился он.
Ведьма не сразу как будто расслышала его слова. Потом что-то беззвучно прошептала, и крысья тень, бледнея, свалилась куда-то в угол. Аниска открыла глаза и самодовольно посмотрела на своего любовника.
— Что, видел? — строго спросила она.
— Видел, Анисушка. Больше не надо! И просить тебя никогда не буду, — ответил Максим.
— Ну, то-то! Только смотри, если ты мне изменишь, "они" тебя всюду найдут и до самой могилы покоя не дадут, — пригрозила ведьма.
Максим поспешил, как умел, словами и ласками задобрить подругу, тело которой, как он заметил, стало совсем холодным после произведенного ею опыта.
Несколько дней спустя Максиму удалось упросить Аниску показать ему, как она доит соседских коров. Взяв с парня страшную клятву никому не открывать ее тайны, ведьма еще засветло разбудила Максима, заставила его одеться и нести за нею в хлев несколько пустых, чисто вымытых крынок. Придя туда, приказала Аниска подкатить для нее бывший в хлеву деревянный обрубок, села на него на расстоянии полуаршина от стены, велела поставить перед собой пустую крынку, достала из кармана длинную, чисто в наговорной воде вымытую тряпку, накинула на торчавший из стены на высоте коровьего вымени деревянный гвоздь, взялась руками за оба конца этой тряпки и опять, как при показывании крысиных теней, замерла с неподвижным лицом.
— Тише, Машка, — неожиданно произнесла она через несколько времени, как бы обращаясь к невидимой для Максима корове. — Тише, матушка… ножку! — продолжала Аниска и начала с закрытыми глазами дергать вниз то тот, то другой конец тряпки. В стоящую тут же доенку заструилось выбегавшее из-под пальцев ведьмы молоко.
— Оставь и дай другую, — коротко приказала Аниска.
Хотя деревянное ведро было полно лишь наполовину, Максим послушно и осторожно принял его и заменил другим.
В следующую очередь ведьма после некоторого промежутка доила, обращаясь уже к какой-то Рябой; в третью — увещевая стоять смирно черную корову. При этом Аниска дергала все время одну и ту же струившую молоко тряпку. Напоследок она выдоила уже обыкновенным способом свою собственную буренку, которая дала всего полторы крынки молока. Все это Максим помог Анисье отнести в двух ведрах в кладовую.
С этих пор ведьма стала в предрассветное время будить у нее почти каждую ночь проводившего парня и брать его в хлев, чтобы он нес за ней, подставлял и переменял вовремя доенки.
Аниска поссорилась как-то с другой деревенской ведьмой по имени Степанида. Это была почтенных уже лет вдова с розовым, как у ребенка, лицом, казавшаяся много моложе своего возраста. Поссорились они из-за пустяков: кому выдаивать одну из вновь отелившихся соседских коров, а поссорившись, поругались.
Аниска имела при этом неосторожность сказать лишние слова:
— И к чему тебе молоко, коли ты не от него сыта, а другим кормишься?
— Чем же это другим? — потемнев от гнева, прошипела в ответ Степанида.
— Сама знаешь чем, — последовал уклончивый ответ.
— Я тебе это ужотка припомню.
И ведьмы разошлись.
— Погубит она теперь меня, кровопийца окаянная, — говорила потом струсившая угрозы соперницы Аниска. Она чувствовала себя в некоторых отношениях слабей Степаниды и стала принимать целый ряд предосторожностей, начиная от выворачиванья наизнанку нижней юбки и сорочки и кончая ношением при себе предохраняющих от порчи и сглаза корешков.
— Почему ты называешь Степаниду кровопийцей? — спросил Максим.
— А потому, что я никому напрасно зла не делаю, кроме как разве молоком пользуюсь, а она не таковская. Она — злодейка — невинных младенцев губит… Нас, ведьм, всегда в светлую заутреню узнать можно, если со свяченым сыром за щекой придешь. Каждая стоит с подойником на голове и спиной к алтарю. Народ этого не видит и не догадывается, а мы друг про друга все знаем… Так вот, если ты придешь в светлую заутреню со свяченым сыром во рту и скажешь про себя: "А у меня сыр есть", — то увидишь не только подойник на Степкиной голове, но и полотенце на ейной шее — все кровью залитое, что она из младенцев выкачивает.
