— Хотел я было Хона просить, чтоб выдрал тебя за торопливость излишнюю (Ларду-то я сам, а на тебя, к сожалению, прав родительских не имею), да, наверно, не стану. Потому как нет в Мире хуже того наказания, что ты сам для себя измыслил. Это ж подумать только — весь век с Лардой жить! Слушай, а за что ты родителей своих невзлюбил, если этакое бедствие под их кровлю тащить собрался?..
— Ты пей, — Витязь снова прикрыл глаза, будто сонливость его одолевала. — Пей да помалкивай. Оно, конечно, все хорошо выходит, и Ларда и Лефом в ладную пару лепятся, каких в Мире мало... А только я давно выучился опасаться того, что сперва мнится удачей. Чем счастливее складывается поначалу, тем горше под конец обернется... — Он обвел медленным взглядом слушавших, понурился. — Вы трое — воины, вы должны понять, что такое меня тревожит.
Нет, не все они поняли его опасения. Торк отмахнулся беспечно: дескать, как Бездонная определит, так и случится, а человеку на судьбу восставать — дело вовсе пустое. Отмахнулся и занялся содержимым горшка.
Леф же из всего сказанного уяснил только, что Нурд считает его воином, равным отцу и Торку, а потому на некоторое время напрочь потерял способность понимать что-либо еще — сидел обалделый, красный от удовольствия и только глазами хлопал. А вот Хон понял все. Да нет, «понял» — не то слово. Просто он думал точно так же, как Нурд. Так же, как и Витязя, судьба давно приучила его не доверять своим милостям. И кроме того, было предупреждение, которое столяр в свое время по глупости пропустил мимо ушей. Теперь же, когда все вроде бы сладилось к лучшему, припомнилось оно, предупреждение это. А припомнившись, напугало.
Хоть и стыдно было ему перед Торком, что не спросясь посмел вмешиваться в судьбу его дочки, но не такие нынче пошли дела, чтобы отмалчиваться. Пришлось рассказать обо всем — и как к Гуфе ходил за сына просить, и как сказала ведунья: «Будет Ларда парнишке твоему, хоть лучше бы ей и не видать его никогда». Да-да, вот эти самые слова она тогда и сказала.
Торк отставил горшок и заскреб в затылке, обдумывая услышанное.
— Может, потому и вышло у них все так вдруг и не слишком-то по-людски, что не без ведовства в этом деле? — проговорил он наконец. — Хотя... Ты, Хон, успокойся. Я так думаю, что им бы и без Гуфиного вмешательства не жить иначе как вместе. А что до слов старухиных... Я, когда ее слушаю, часто понять не могу, о чем она говорит и с кем — со мной, с собой или же с Мглой Бездонной.
Витязь открыл было рот, но сказать ничего не успел — его перебил Леф, до которого хоть и с трудом, но дошло все-таки, что могли означать слова старой ведуньи.
— Если Ларде из-за меня плохо будет, так лучше не надо мне ничего, лучше уж я тогда со скалы головою вниз... — Голос его сорвался, и сам он тоже сорвался с места, словно прямо сейчас хотел исполнить задуманное.
Витязь дернул щекой, хмыкнул:
— Ты сядь, не спеши. Гуфа не только Ларде плохое сулила — тебе тоже. Видел я ее вчера, в Десяти Дворах, так она среди прочего мне и сказала: «Подла судьба, подла. Не может позволить Миру избавиться от напасти иначе как в обмен на мучения двух славных детишек». Это она о тебе да о Ларде так — «славные детишки». А вот, кстати, ты, славный... Знаешь, чего ведунья в Десять Дворов ходит? Ах не знаешь? Так я скажу тебе: она там мужику одному лечит свороченную скулу. А своротил ту скулу один славный парнишка. И ведь здорово своротил — Гуфа бедная пятый день бьется, залечивает.
— Интересные новости узнаю! — Хон заломил брови. — А меня да отца своего этот орясина уверял, будто упал да о камень ударился... За что же Леф его так?
— А он о Ларде что-то пакостное сказал, — пояснил Нурд.
Леф смотрел в пол и мрачно сопел. Витязь улыбнулся ему, и теплая эта улыбка странно изменила резкие черты Нурдового лица.
— Права Гуфа, как всегда, права — славных детей Бездонная вам послала, мужики. — Все с той же мягкой, чуть грустной улыбкой Нурд обернулся к Торку: — Слышишь, охотник... Когда Гурея жене твоей рассказала о том, что дочки ее видели, да еще от себя всякого напридумывала, та уж вовсе бешеный знает что вообразила, и как Ларда домой заявилась, то напала на нее Мыца, ровно хищная. Пока речь только о Лардином поведении шла, девчонка молчала, но когда мать до Лефа добралась, то дочка почтительная на нее аж зубами защелкала. Леф, говорит, самый хороший, а если ты, говорит, думаешь, будто он пакость сотворить способен, то я себя буду голодом и жаждой морить, покуда ты у него сама прощения просить не станешь. А ежели, говорит, заупрямишься, то до Вечной Дороги себя уморю. И что же ты думаешь? Следующее солнце еще состариться не успело, как Мыца побежала к парню — о прощении умолять, потому как чадо единственное и впрямь не пило, не ело и матери словечка единого сказать не желало. Вот такие они, дети ваши.
