А вот Нурд не грустил, а злился. Он катал по скулам тяжелые желваки, жестко щурился на изо всех сил старающегося не стонать Торка. Наконец не выдержал, встал, шагнул к раненому:
— Ну, охотник, хватит. Ляг на спину да закрой глаза — лечить буду.
Торк отчаянно замотал головой, прижимая к изуродованному рту перепачканные кровью ладони, но Витязь спокойно отвел его руки, увещевая неразумного:
— Эх ты, воин... Не боялся, когда ранили, убить хотели, а собрались лечить, так перепугался. Мука тебя не страшит, а избавление пугает. Разве умно это? Да, больно тебе, тяжко. Так это же не рана, глупость твоя тебя донимает.
То, что говорил Нурд, а главное, то, как он говорил все это, напоминало Лефу бормотание старой ведуньи. И вообще, Витязь почему-то очень был на Гуфу похож. Вот ведь странно! Казалось бы, какая тут может быть схожесть? Здоровый, не пожилой еще мужик, ладный, могучий, быстрый, — и ссохшаяся сутулая старушонка. А вот поди ж ты... Может, в глазах все дело? Нет, они тоже, конечно, разные у них. Гуфины — тусклые, полуприкрытые всегда, а у Витязя — как небо в солнечный день. Но от взгляда и тех, и других тепло, спокойно становится; в них хочется смотреть, как на Ларду, — не отрываясь; не то что в смеющиеся глазенки Фасо, которые так добры, так добры, что в доброту эту вовсе не хочется верить.
Между тем Торк соизволил наконец внять уговорам Нурда: перестал хвататься за лицо, прилег и зажмурился. Он бы еще долго отнекивался да упрямился, полагая, будто мужественному воину и охотнику не только лечиться — даже замечать такую ерунду, как раны, дело стыдное и недостойное. Однако Витязь знал, как его допечь. Опасение быть заподозренным прочими (а главное — собственной дочкой) в том, что он, взрослый мужик, боится лечения, мигом сделало Торка покладистым и покорным.
Нурд, склонясь над лежащим, потрогал кончиками пальцев его вздутые, заплывшие черным губы, обернул сосредоточенное лицо к ерзающей от волнения Ларде:
— Найди-ка в развалинах горшок, зачерпни воды да поставь на угли... Нет, стой, — сорвавшаяся с места девчонка замерла. — Не надо горшка, долго искать станешь. Сними шлем с кого из бешеных. Злу служил, так пускай теперь добру посодействует. Ну чего испугалась?! Мигом давай, сполосни только сперва! Да слышишь, кожу изнутри выдери! Нам вода нужна, а не похлебка.
Ларду будто сдуло в темноту. Витязь мутно глянул ей вслед, тихо процедил непонятное прочим:
— Испугалась ведь, а? Ох и ущемлю я кому-то лживые языки, ох же и наплачется кто-то за свое лукавство... Хитрецы... Гнус, мерзость вкрадчивая...
Ларда вернулась быстро. До половины налитый водой шлем она несла чуть ли не самыми кончиками пальцев, стараясь держать как можно дальше от себя. Ткнув его в угли, проворно отскочила, но Витязь прикрикнул:
— Куда?! Рядом стой — помогать будешь. Да брось ты Извинение бормотать, все равно ведь неправильное бормочешь!
Он снова наклонился над Торком, спросил, не глядя на замершую девчонку:
— Ты кому веришь-то больше, мне или Фасо? Мне? А тогда запомни: все беды людские проистекают единственно от людской же глупости. Запомнила? От глупости, а не от всякого там... Хон вот сегодня без всякого Извинения голубым клинком завладел, и ничего страшного с ним не сталось. С бешеным рубился, поранил его, а сам живой да целый. Пощупать можешь, ежели по загривку схлопотать не боишься.
Хон ошарашено воззрился на Витязя:
— Это когда же я проклятого голубым клинком зацепил? Ты что, Нурд, забыл, как оно все получилось? Постыдился бы девку дурить...
— Зацепил, зацепил, — Витязь, сопя, что-то делал с Торковым лицом. — По ноге ты его зацепил, ладно так — до кости почти что. Сомневаешься? Сходи да глянь. Ларда, не стой шестом. Воду давай сюда, не слышишь — булькает?!
Хон сходил и глянул. Вернулся он заметно повеселевшим, еще издали сообщил:
— И впрямь поранил. Надо же, а я и не углядел...
— Не углядел... — хмыкнул, не отрываясь от своего дела, Нурд. — Да кабы не ты, я б с ним и до нового солнышка не управился. На редкость дюжая скотина попалась... Ларда, уши твои кучерявые, ну куда ты льешь?! Что с тобой нынче? Думает все, думает о чем-то, аж скрипит. Небось прикидывает, кого выбирать станет. А чего тут раздумьями изводиться? Все одно ведь никого не сыщешь видней меня.
