Но ещё большее безумство, с точки зрения обязательств гения перед Богом, молчать об этом из одного лишь трусливого желания эгоиста – идти в ногу со временем, хотя это время откровенно нарывается, чтобы ему поставили ножку.
Бесовство – сжигать внутри себя свои сомнения, превращая таким образом себя в жертву всеобщему.
Порой мир начинает громко жаловаться на то, что чья-то беспокойная голова приводит в движение водоворот сомнений в кое-как устоявшемся обществе, и вот охранители всеобщего спокойствия начинают кричать: «Да помолчи ты! Заткнись же, наконец!» И только тот, кто имеет хоть какое-то представление о том, как живет дух, знает также, какие муки может причинить голод сомнений. И что мыслящему существу надо не только хлеба для пропитания, но и пропитания духа.
Да, но куда же меня занесло? Как долго Пасюк ищет воду! Или так скора моя мысль? Всю жизнь свою я успел передумать за эти длинные мгновения…
Хотя все мучения души, которым я подвергаюсь из-за этой любви, могут быть хорошим аргументом в пользу того, что я не охвачен гордостью в дурном смысле.
Её возможное разочарование пугало меня больше, чем перспектива погибнуть в схватке с чудовищем.
Что, если бы она, почувствовав себя обязанной, чисто из благодарности, одарила бы меня своей дружбой?
Это было бы ужасно. Нет уж, увольте, господа…
Я слишком гордая крыса – чужого счастья мне не надо. Вот в этом самом смысле я горд, и здесь нет ничего зазорного.
Не прошло и года, как заявился Пасюк. В дрожащих лапах он держал маленький флакончик с водой.
– А что так скоро? – ядовито прошипел я, крепко усвоив уроки устрашения, преподанные мне Амбустомой – я смертельно боялся расспросов. – Ещё немного, и я бы откинул сандали от восторга. Иди, целуй её, счастливчик!
В этот момент я ненавидел Пасюка, и мне не хотелось с ним ни о чем говорить, я отвернулся. Само собой, даже трагический герой имеет право молчать в само мгновение кульминации или сказать пару не лишенных смысла слов в свое оправдание, однако вопрос в том, насколько это вообще нужно в данной ситуации.
– Потом всё расскажешь, – сказал Пасюк так и не дождавшись от меня разъяснений, и смущенно и понес ей воду.
Придя в себя окончательно, кроха запела. Даже обычные домашние мыли обладают способностью к пению. Оно немного походит на канареечное. Поют только самки, и это лучшие певицы в мире.
Пока Рата выводила сладкозвучные рулады, мне казалось, что блаженство будет длиться вечно и самое прекрасное – ещё впереди.
Легкая, как тень, быстрая, как стрела, грациозная, как мечта импрессиониста – такой была юная жена Пасюка.
Было ли мне грустно видеть их счастье? Да, потому что лучше Раты нет девушек на белом свете. Нет – потому что я знал также, что больше люблю мечтать о любви, нежели обладать предметом этих мечтаний. И это праздник, который всегда со мной.
Рата, если вы посмотрите в словарь иностранных слов, означает – «крыса», но совсем иное значение имеет это слово на языке наших предков – «любовью спасенная».
До чего же всё мило и просто прелестно! И какие все замечательные! Просто сойти с ума!
Я не принял дозу и был участником коллектива на троих, но я всё же был смертельно пьян – мой собственный алкогольный завод в этот день выработал такое количество зелья, что мне впору было опасаться бдительных милиционеров. Олег Боян от счастья пьян!
Мне хотелось кричать и дурачиться или сойти с ума. И только мысль о том, что это уже произошло, удерживала меня от дальнейших абсурдных поступков. Я всех любил – и надменную Ирборшу, и нерасторопного гениального шефа, и даже прохиндея Милева. Вообще, весь свет и его окрестности в пределах Садового кольца. Я широко шагал по своей родной Москве, просто гулял и ничего больше. Я разглядывал гематогенные плитки дома Жолтовского и видел его впервые, а не сто тысячный раз подряд. То вдруг лезла в глаза какая-то нелепица на стареньком фасаде на доме в Арбатском переулке, и сердце моё начинало сладко щемить…
Как же всё славненько! Я это выкрикнул очень громко, и тут же услышал емкий комментарий: «Здорово набрался … в такую-то рань!»
