– Да. Я тогда действительно много писала и выступала с различных трибун с предложениями такого толка.
– Но – стоп! Самоубийцы – необходимый атрибут периода революционной ломки общественного устройства. Слабые уходят сами – и в этом их правота. Это их выбор!
– Не думаю, что это обязательный атрибут общественной жизни, даже в самые революционные периоды.
– История не знает иных примеров – увы!
– Простите, это не так. История знает такие примеры. В некоторых христианских общинах, например, у меннонитов, вообще не было уголовников и самоубийц. Не было их также в общинах старообрядцев. Не было алкоголизма, наркомании, преступности ни в каких её проявлениях. Потому что в этих обществах была колоссальная социальная защищенность всех членов, и, ко всему прочему, не было иждивенчества. А в нашей стране в тот период, в начале девяностых, большая часть людей оказалась вообще не у дел. Многие и вовсе была вышвырнуты из общества. Однако мои предложения оказались невостребованными.
– Ещё бы! Ведь то общество, которое начинало проклёвываться на развалинах СССР, очень смахивало на крайне реакционную форму ультраправого фашизма.
– В том же году я купила домик в деревне, рядом с мордовскими лагерями, но в русской, а не мордовской деревне. И вот что меня поразило, я потом собрала статистику. Там, где жизнь человеческая не ставится ни в грош, не уважается его само его стремление к жизни, там, среди этих народов, как раз и наблюдается самый высокий уровень самоубийств. Угро-финские народы этим страдают и посей день. Такова статистика.
– Может, именно поэтому именно в этих местах и создали лагеря? Гибель тысяч людей никого там особо не удручала.
– Не знаю, может быть, но почему-то у марийцев, финнов, венгров и мордвы самый высокий процент самоубийств. Здесь есть над чем подумать. Наблюдается некий, возможно, исторического происхождения, «вирус усталости».
– Позвольте мне вступить в резкий диссонанс с вашей проповедью, – сказал Петр Сергеич, раскуривая сигару. – Ещё задолго до начала коренной ломки нашего общества ряд институтов получили задание сверху – начать разработку вопросов, связанных с эвтаназией, критериями смерти, отношением к умирающим, к дефектным новорожденным, психически больным и так далее… Вы понимаете, о чем шла речь. Даже был создан специальный Центр биомедицинской этики. И вот тут-то началось. Центр этот должен был развернуть оглобли и работать не на человека, а на некоего монстра, выдающего себя за полноценно – го хозяина всей земли и всех жизней населяющих её людей и подменяющего государство… Первой акцией матерого противника была блокировка почты, разосланной этим Центром во все медицинские организации страны с целью привлечь внимание медиков к вышеозначенным проблемам. Письма не были вручены адресатам. Далее. Курс биоэтики не был утвержден, как обязательный для некоторых учебных заведений. Практически были запрещены публикации всех работ по этой теме. Большая часть работ по этой теме так и осталась в столах. И, наконец, главное: у нас не было, и нет до сих пор, этической теории строящегося общества, как, впрочем, и всяких других. Как, собственно, не знаю, обращали вы на это внимание или нет, ни в одном нашем словаре, ни в одной нашей энциклопедии нет определения, что такое человек, как живое существо. Что такое жизнь как философская категория. Понятие смерти есть в наших философских словарях, но и оно уже безнадежно устарело.
Петр Сергеич помолчал, глядя прямо перед собой и словно забыв о посетительнице.
– Мне известно кое-что из этой истории, – сказала она, возможно, чтобы напомнить о себе. – Я знаю нескольких человек из этого института, которых резко сократили, когда они начали слишком активно выступать.
Пётр Сергеич одобрительно улыбнулся.
– И на их место были приняты люди, новаторски мыслящие, которые ратовали за то, чтобы предоставить природе абсолютное право идти своим чередом. То есть за право родителей решать вопрос о жизни и смерти больного новорожденного. Нет, его не предлагали убивать, его просто по решению родителей оставляли без питания и воды. Эта практика уже давно ведется в ряде штатов Америки. Советская медицина на тот момент пребывала в состоянии необратимой комы, и новое отношение к вопросам жизни и смерти родилось, как естественное решение больного вопроса. Ведь речь шла о выживании общества, а не о жизни конкретных людей! И на практике эвтаназия внедрилась в нашу жизнь ещё задолго до того, как это слово вошло в наш словарный запас. Когда тяжело больного выписывают домой или не кладут в больницу, разве это не эвтаназия? Или если больной обречен умереть по причине отсутствия или нехватки лекарств – разве это не эвтаназия? Или когда вас с вашей бронхиальной астмой вынуждали жить в сырой и холодной, зараженной грибком комнате, разве это не приговор по той же статье? – сказал Петр Сергеич, переходя на шёпот.
