– Так и скажу, всенепременно, – улыбнулась Наталья Васильевна.
– Васька думает, что ты дверь в Совет министров ногой открываешь, – махнула полотенцем в сторону мужа Маша.
Они попрощались и вышли за калитку. Банка с молоком приятно грела, настроение улучшилось и Наталья Васильевна с внучкой, не сговариваясь, рассмеялись.
– Девки, автобус был? Девки, скажите, пожалуйста, автобус был? Скудный голос, глухой и жалобный, раздался из темной будочки на автобусной остановке.
– Это нас спрашивают? – дернула за рукав Наталью Васильевну Соника.
– Наверное, – ответила Наталья Васильевна, оглядываясь по сторонам. – Был автобус, давно был.
Они подошли поближе.
– Господи, да это вы, Борис Алексеич?
– А, приехали, голубушки!
Мужчина встал, медленно пошел к ним на нетвердых ногах.
– Боже мой, что с вами случилось, миленький вы мой?
– Да, меня трудно узнать. Лица больше стало, – сказал он, посмеиваясь и поглаживая обширную лысину.
– Вы болеете? Что за вид?
– Нет, я здоровее, существенно здоровее, чем весь наш российский народ. Но меня выгнали с работы. Теперь я больше не учу детей географии родного края. Вот такая вот история…
– Вас выгнали из школы? Вас, лучшего учителя республики? Да что тут у вас происходит?
Наталья Васильевна взяла его под руку, и они медленно пошли по плотине.
– Слишком много выступал, надо думать, язык у меня без привязи… В нашей школе теперь сплошь мордыши командуют. Мой креведческий кабинет разграбили, всё по домам растащили. Так же варварски церковь двадцать лет назад грабили, когда прежний батюшка в Нижний Новгород на хлебное место подался. Вот такая история…
Наталья Васильевна слегка подергала его за рукав.
– Ну ладно, с работы выгнали, кабинет разграбили – это, конечно, ужасно, – говорила она шепотом, оглядываясь по сторонам, хотя нигде не было видно ни души. – Но все-таки это ещё не повод для превращения интеллигентного человека в… Бог знает что такое!
Она внезапно замолчала и призадумалась, поджав губы и нахмурившись.
– Да ты, голубушка не стесняйся, режь правду-матку в самую мою не трезвую морду. Да, это ещё не повод – превращаться из человека в обезьяну. Даже если тебя избили до полусмерти, обобрали до нитки, – он замолчал и долго откашливался, сплевывая себе под ноги. – Заперли меня в ту ночь со двора на замок, вывели всю скотину из хлева, хорошо, не сожгли ещё в доме живьем…
– Кто, кто это сделал? Вы знаете их? А милиция? В милицию сообщили?
– Кто сделал, тот руки не оставил, – горько ухмыльнулся он, – хотя все знают, кто это делает.
– И молчат? Знают и молчат? – трясла она Бориса Алексеича изо всех сил.
Он молчал, безучастный ко всему, потом внезапно ласково сказал:
– Ладно трясти меня как грушу. Это всё в прошлом. И ч-чёрт со всем этим!
Он отвернулся и глухо замолчал, словно окаменев в одночасье – только узкие худые плечи не часто подрагивали.
Наталья Васильевна резко повернула его к себе и пристально посмотрела ему в лицо. Бывший учитель плакал, размазывая крупные слезы по грязной щеке. Жалость и злость переполняли её.
– Какого черта? Какого черта вы позволяете всякой мрази над собой издеваться? Вы? Вы! Умнейший и честнейший человек?! Да как вы смеете так себя вести? Так не уважать себя?
– Тихо, тихо, петухов разбудишь, – улыбнулся он сквозь слезы. – Видно, моя личность тут кому-то сильно примелькалась. Да-а-а… Человек ведет себя так, как ведут его непреодолимые обстоятельства. И я в этом деле – не исключение. Охолонись, милая, поостынь маленько. Видно, жизни тебя ещё не очень достала, раз так кипятишься.
Наталья Васильевна, расстроенная и глубоко разочарованная, смотрела перед собой невидящими глазами. Это человек был ей знаком не первый год, и что же такое над ним учинили, что он так скоро превратился в такое вот безвольное существо, неспособное ни на что другое, кроме как оплакивать свою незавиднную судьбу?
Они снова медленно пошли по ночному селу.
Где-то близко загагакали разбуженные гуси. Их громкий крик проявлялся регулярно, через каждые пять-шесть секунд. И это её отвлекло от мрачных мыслей и даже несколько успокоило. Гуси, наконец, угомонились.
