– Это потому, что любят тебя. Вот и смеялись, а могли бы и плеткой угостить.
«Хуси» – это гуси. Здесь говорят мягко – «х» во всех словах, кроме трех – ганак, гузик и гвалт. Алеся это правило уже знала твердо.
Ганак и гузик – это крыльцо и пуговица, это Алеся тоже знала.
– А что такое гвалт? – спросила она у Василисы. – А то бабушка Мария часто это слово говорит, когда мы под окнами с ребятами бегаем.
– Вот оно и есть – гвалт, когда вы под окнами бегаете и кричите. А дедушка с работы пришёл и отдохнуть хочет. Нехорошо, детка.
– А почему ты, Василисушка, на другом языке говоришь, а не на ветковском?
– Потому что я тоже не местная, как и ты.
Мария тогда взяла маленькую Алесю на руки и сказала, показывая на гусей:
– Глядзи, якия хуси тлустыя да белыя! Вясной хусянят прывядуть.
– Бабушка, надо говорить гуси, а не хуси, это не правильно ты говоришь.
– Гэта няхай у вас у Волагде гуси будуть, а у нас, у Ветцы, и хуси добра казать. Дети старэйшым не указ. Хоть и дужа вумная деука, а усё ж дитё. Зразумела?
Так выговаривала ей Мария, строго грозя большим пальцем с коротко остриженным ногтем, однако никогда её не наказывала и даже не сильно ругала за разные шалости.
От речки потянуло ветерком. Алеся снова погладила рукав Василисиной жакетки.
– Не сердись, Василисынька, вспотеешь, простудишься, кашлять станешь. Я за тебя боюсь.
– А ты свою телятинку носишь, ну ту, Вологодскую?
– Ношу. Только зимой. Она уже совсем короткая стала. Как тебе кротовка. – Алеся снова вспомнила вологодскую бабушку и подумала, что теперь уже никогда её не увидит, хотела заплакать, но сдержалась, обняла Василису и спросила голосом жалобным и слабым: – А когда холодно станет, ты к нам будешь ходить?
– Зимой по снегу трудно идти. Да и речка ещё долго не встанет.
– Я буду скучать, – прошептала Алеся и на этот раз, уже не сдерживаясь, в голос заплакала.
Василиса смотрела спокойно, с улыбкой и гладила девочку по льняным волосам. Глаза её сделались влажными.
– Ты уже с меня ростом почти.
– Ещё не с тебя, а с твою хусточку, как раз до самого кончика.
– Ты вверх растешь, а я – в землю, – сказала она, засмеявшись, и поцеловала девочку.
Тысячи маленьких серебряных колокольчиков ответили слабым эхом.
Подошел паром, на берег сошли две лошади в упряжках и хозяйка с теленком. На другой берег народу было немного. Однако девочка не отпускала веселую старушку.
– Василисынька! Ну, Василёк! Давай чуть-чуть посидим, а то ты устала сильно. Катер во-о-он где! Ещё долго будет разворачиваться.
– Отдыхать потом будет. Жизнь кончается, хватит уже землю топтать. И другим место дать надо.
– Василиса, ты злая! – заплакала девочка. – Зачем ты это говоришь? Я хочу, чтобы ты была всегда!
Мария говорила с Иваном про Василисину болезнь – на спачын тягне…
– Всегда никто не бывает. Когда-нибудь все умрут.
– А зачем ты. Василёк, так много работаешь? Сидела бы и отдыхала, тогда бы твои ножки не болели. Приходи к нам зимой и лежи, пока холода, на печке. А? Ну, скажи, ты придешь?
От кротовки пахло лугом и ещё чем-то новым – незнакомым, пугающим.
– Малое ты дитя, неразумное, – говорила Василиса, и глаза её часто замигали.
– Василисушка, так не честно. Ты мне обещала…
– Обещалку-цацалку три года ждут.
– Нет! Нет! Ты обещала! Да, обещала! Ты не должна обманывать! Ты же древлерусская бабушка! Обещала рассказать про старо-древние времена, и ничего-ничего не рассказала! Тебе же сто лет? Да?
– И четыре года, а може, сорок четыре. Я давно свой век не учит ы в а ю.
Василиса улыбнулась и снова сыпанула веселых серебряных колокольчиков.
– Ну, пожалуйста! Расскажи! – просила девочка.
– Так я уже всё забыла.
– Василисынька, я хочу уже давно спросить – почему про тебя говорят, что ты всё знаешь?
– Не всё знаю, а просто – знаю.
– Про что – знаешь?
– Про кое-что. Так про знахарей говорят.
– А ты знахарь?
– Знахарка.
– Тогда ты все знаешь, не обманывай!
Алеся обхватила голову Василисы руками и приблизила смеющееся хитрое лицо к себе – в лукавых глазах стали видны даже мелкие крапинки на радужке.
Колокольчики на этот раз звенели особенно долго.
