«Родной край прекрасен и богат – животным миром и природными ресурсами…»
Он читал, а я слушал и думал – а есть ли вообще у пасюков родной край??? Откуда они пришли? Из каких земель?
Нам, вистарам, ломать голову над тем, кто были наши предки, не приходится, поставить вопрос о происхождении ви-старов не сможет даже ви-агра, хотя сеты-ары и ага-ары, по-моему разумению, все-таки состоят в некотором родстве.
Мы – искусственная порода и существуем на свете сугубо для экспериментов.
Но пасюки? Откуда они взялись на этих бескрайних равнинах? Из каких степей набежали, из-за каких морей понаплыли?
Об этом ещё долго будут спорить мудрые ученые и сломают немало копий…
Пасюк так увлекся чтением (видно, эти ночные заходы были для него делом привычным), что совершенно не обращал на меня внимания.
Мне захотелось провести на столе Угрюмого инвентаризацию. Самой верхней в стопке книг с правого края была книжица темно-вишневого цвета с очень не кардиологическим названием – «Клятву верности сдержали». Открыл на странице, где было заложено пластиковым немецким алфавитом. На полях пометки – «все говорили о близкой войне»…
Перестав следить за тем, что бормочет Пасюк про свою мифическую родину, я углубился в чтение.
То, что было отмечено простым карандашом, показалось мне весьма занятным и в чем-то поучительным.
«Подражание французскому тону было в моде. Любовь к Отечеству казалась педантизмом. К несчастью, заступники Отечества были немного простоваты и не имели никакого веса. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием французского языка, грозными выходками противу Кузнецкого моста и прочим тому подобным. Молодые люди говорили обо всем русском с презрением или равнодушием, и, шутя, предсказывали России участь Рейнской конфедерации. Словом, общество было довольно гадко. Вдруг известие о нашествии поразило всех. Москва заволновалась, народ ожесточился. Светские балагуры присмирели, дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, гостиные наполнились патриотами. Кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский, кто публично сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски, закричали о Минине и Пожарском и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни…»
Это был Пушкин – «Роставлев».
Отложив Пушкина, я принялся за другую книгу, на немецком языке. И эта книга была нашпигована, как ливерная колбаса, всевозможными закладками и пометками. Здесь Угрюмый отметил рассуждения о высших и низших типах и всё такое, что составляло объект изучения такого умника, как Ницше.
Так вот с какими мыслями Угрюмый засовывает эти проклятые ножницы с крючьями в нашу клетку?!
Великий «безобразователь» природы!
Тут в коридоре грохнуло, и мы, что есть духу, помчались в клетку. Едва дощечка встала на место, как щелкнул выключатель, и мы в ужасе зажмурились от вспыхнувшего света. Сонный дежурный хищно посмотрел на клетки, недвусмысленно облизнулся – о, Боже! – и вышел…
Пронесло!
Едва унялось сердцебиение, как мои мысли вернулись на круги своя, и я снова принялся думать о закладках Угрюмого.
И мне уже не казалось неясным, почему иные режимы стремятся развить чувство вины у своего народа. Нация, испытывающая сильный комплекс вины, послушна и удобна в управлении. У людских правителей это делается регулярно – при необходимости «вину нации» смещают без особых хлопот на другие народы и общности – евреев, цыган, славян, армян, арабов, афганцев и палестинцев…
Или просто безликих «бомбистов», которые-де грозят своим бандитским кулаком спокойствию всего человеческого сообщества.
Среди наций, живущих с устойчивым комплексом вины, легко утвердить атмосферу террора, который может менять свою направленность в зависимости от нужд властей, безнаказанно поглощая ту или иную часть самого активного населения. Ах, ты невиновен? Так это – сейчас! А завтра ты уже можешь представлять собой опасность! Превентивные меры будут приняты с неизбежностью…
