На аптекарском острове - страница 19

— А где он находится? — с интересом спросил я.

Но мама, не обратив внимания на мои слова, схватила дневник и, открыв его, протянула мне.

— Что здесь написано?

На полях дневника красными чернилами было написано: «Ваш сын ловит мух на уроке русского языка».

— Я вся краской залилась, когда прочла это. Дурачок мой сын, что ли? Слабоумный? Ловит мух на уроке! — Мама схватилась за голову.

— Да никаких я мух не ловил, — сказал я. — Там моль летала. Я еще удивился: откуда, думаю, в школе моль? Ну и хлопнул ее. Она ведь шерсть пожирает. А Валентина сразу — дневник на стол…

Мама замахала руками.

— Замолчи! А двойку по математике ты когда собираешься исправлять?

— Вспомнила! Я давно ее исправил, на той неделе еще. Просто дневник я тогда забыл, а в журнале уже четверка стоит. Факт.

— А по географии?

— Так меня не вызывают, что я, виноват? Я тяну руку; тяну…

— Брось! Так я тебе и поверила! Руку он тянет! Жилы ты мне тянешь, это факт.

— Товарищи, нельзя ли потише! — вскипел папа. — Я из-за вас «надуи» вместо «надои» написал!

— Ну, конечно, тебя поведение этого лодыря не интересует, — сказала мама. — У тебя творческий порыв. Молчи уж, передвижник!

— Горит что-то, — сказал я.

— Господи, мой халат!

Мама рванула с доски утюг, не удержала, утюг полетел на пол и врезался в стеклянную банку с гуашью. Гуашь зашипела, папа выронил кисть и поставил кляксу на коровьем хвосте.

В этот момент в окне за стеклом возник призрак. Призрак таращил глаза, шевелил губами и вдруг моментально исчез, словно провалился.

Если зимой на улице в двадцатиградусный мороз вы встретите человека без шапки и в домашних тапочках, читающего на ходу «Остров сокровищ», то можете не сомневаться — это Витя Клочиков. Стреляйте в этот момент над его головой дуплетом из двустволки или, если хотите, превратитесь в кенгуру и прыгайте перед его носом на задних лапах — он не обратит внимания. Если в кино на комедийном фильме ваш сосед хохочет так, что у вас, как в самолете, уши закладывает, а он еще и норовит шлепнуть вас по колену или пихнуть локтем в бок, — значит, опять вы встретили моего друга Клочика. Клочик не знает и не понимает, как можно что-то делать или чувствовать вполсилы, спокойно или равнодушно. Увидев на улице лоток с мороженым, он не представляет, что можно съесть меньше трех порций — ведь вкусно! А если по телеэкрану бродит бездомная собака, голодная и одинокая, то даже слезы могут запросто побежать по Клочиковым щекам. И он их совершенно не стесняется. Он их просто не замечает.

В том, что голова Клочика появилась в нашем окне, ничего фантастического или сверхъестественного не было. Мы живем на первом этаже или, как говорит мама, у нас бельэтаж. И если поставить пару ящиков, залезть на них и встать на цыпочки, то как раз голова и будет торчать в окне.

Клочик сидел под окном на опрокинутых ящиках и потирал ушибленную ногу.

— Рухнул я, — сообщил он. — Ящик ломаный попался. Ну как, крепко тебе всыпали? Я три раза заходил. Где ты пропадал?

— В Ботаническом саду, — сказал я.

— В Ботаническом? Здорово! Ни разу не был. Бананы там есть?

— Не видел.

— Ух как я бананы люблю! Могу тонну сразу съесть. А баобаб?

— Что баобаб?

— Растет? У меня дядя в Африке был — такие, говорит, баобабы видел! Из них, кажется, резину делают. Или нет, резину из каучукового дерева. А из баобабов — джонки. Или эти, пироги, что ли. А зачем ты в Ботанический пошел?

— Да так, — сказал я. — Прогуляться.

Мне хотелось рассказать Клочику и о встрече со стариком, и об азалиях, и о писателе Достоевском; сказать, что красота спасет мир. Но я чувствовал, что у меня не получится, что выйдет скучно и неинтересно и Клочик не поймет.

— Ладно, — сказал Клочик, — пошли на Неву. Там все скажу.

— Тайну, что ли?

— Ну.

— А зачем на Неву?

— Не торчать же под твоими окнами. А в садике грязь по колено. Весна опять.

Нева почти совсем освободилась ото льда. Но в залив еще плыли потемневшие, черные льдины, а с воды тянуло свежим весенним холодом. Бронзовый адмирал Крузенштерн, опустив голову, строго посматривал на нас со своего гранитного постамента. Сырой балтийский ветер дул ему в спину, и Иван Федорович, поеживаясь, скрестил на груди руки.