– Значит, тебе двадцать два?
– Да.
– А на вечеринке была еще школьницей?
– Да.
– Пять лет прошло… Мне кажется, что я ни чуть не изменился. Должно быть, потому, что жил за границей.
– Где?
– В Бостоне. Вернулся в апреле.
В нем была замкнутость человека, отчаянно оберегающего свою гордость от судьбы, которая так и сяк давит его и перекручивает. В прошлую встречу такого не было.
– До Бостона ты жил в Японии?
– У дедушки с бабушкой в Иокогаме.
– Ты попал к ним после смерти отца?
– Да. Отец бросил нас, когда я был еще маленьким, но развод не оформил. Дедушка с бабушкой чувствовали себя одиноко и пригласили нас к себе.
– Сколько тебе тогда было?
– Четырнадцать. Смерть отца была для матери настоящим потрясением, и мы с сестрой, словно взрослые, уговорили маму попутешествовать, развеяться. Мы ездили с места на место, но, когда пришло время возвращаться домой, не знали, на что решиться. Вот тут-то дедушка и бабушка и пригласили нас к себе в Иокогаму. Мама колебалась, но мы убедили ее согласиться. Понимали, что так ей будет лучше. Бабушка и дедушка были бы не против ее второго брака, что вряд ли получилось бы, живи мы втроем. Конечно, нам не хотелось покидать Америку, к которой мы привыкли, но мы мужественно делали вид, что хотим ехать.
– У меня тоже так было. Папа и мама разошлись, и мы остались втроем – мама, я и сестра.
– Непросто жить без отца!
– Да, его отсутствие постоянно ощущалось. Отца не было, а все вращалось вокруг него.
– Вплоть до нервных сдвигов.
– Верно, – согласилась я. – Некоторое время я не могла говорить.
– Из-за этого? – заинтересованно спросил он.
– Скорее всего. Внезапно потеряла голос, а потом так же внезапно заговорила.
– Должно быть, в твоем детском организме шла ужасная борьба, – сказал он.
Месяца через три после ухода отца я потеряла голос.
В тот день шел сильный снег, после занятий я долго играла на улице, а вечером у меня началась лихорадка. Несколько дней провела в постели. Тело болело, горло распухло.
Однажды, когда я лежала в горячечном бреду, до меня донеслись обрывки разговора матери и сестры.
– Почему ты так думаешь? – спросила мама.
– Не знаю, мне так кажется, – ответила сестра.
– Ты считаешь, что Кадзами будет молчать всегда? – истерический голос мамы становился все громче.
– Я так считаю.
У сестры с детства была прекрасная интуиция, и она нередко угадывала самые разные мелочи – кто сейчас звонит, какая будет погода. При этом она была совершенно спокойной, совсем как взрослая.
– Ни в коем случае не говори об этом Кадзами, – испуганно сказала мама.
– Конечно, – сказала сестра.
«Как это – молчать всегда?» – с удивительным безразличием подумала я и попробовала для проверки выдавить из своего пересохшего горла какой-нибудь звук, но даже не захрипела. Я повернула голову так, чтобы пузырь со льдом не загораживал мне вид, и посмотрела в окно. Плыл закат, розовые облака ярусами тянулись на запад.
И вдруг в приступе горячки я на какое-то время перестала понимать происходящее.
То, что отец покинул нас и живет с другой семьей. То, что по вечерам мы с мамой занимаемся английским языком. То, что шел сильный снег и школьный двор стал совершенно белым. То, что по дороге домой я почувствовала температуру и свет уличных фонарей расплывался у меня перед глазами.
«А-а… они говорят о том, что еще случится», – подумала я.
Простуда у меня прошла, но я продолжала молчать. Мама и сестра очень волновались, врач предположил, что это на нервной почве, мама по дороге домой плакала.
Сначала я тоже переживала из-за того, что буду молчать, но потом постепенно успокоилась. В школу я не ходила, днем сидела дома, утром и вечером выходила погулять.
Тот, кто теряет голос, со временем утрачивает язык.
Первые дни я думала совершенно так же, как если бы говорила. Например, если сестра наступала мне на ногу, я думала слово «ой». Если по телевизору показывали знакомое место, я думала так, словно говорила: «Я ведь здесь была…»
Но вскоре из-за того, что я не озвучивала мысли, что-то случилось с моей головой: я стала видеть стоящие за словами цвета.
Когда сестра ласково обращалась ко мне, я улавливала нежно-розовый оттенок. Взгляды и слова матери, объясняющей английский язык, были золотистого цвета. Когда я гладила у дороги кошку, мои ладони воспринимали рыжий цвет.
