Я спросила его, знает ли он, что там горит.
– Наверное, кость, – не глядя на меня, сказал он. Я повернулась к костру и стиснула ладони.
– Ты обо всем знал!
– Она мне рассказала… Я знал.
Они уже порознь. Ничего не поделаешь. Звук решимости, как волна, набегает в груди у него и у нее.
– Я тоже кое-что привез, – сказал Отохико и достал из сумки пачку бумаги.
– Что это? – удивленно спросила я.
– Девяносто девятый рассказ отца!
Отохико стал по одному бросать листы в огонь.
Словно танцуя, они один за другим вспыхивали и разгорались.
– Он сам тебе дал?
– Да. Прислал мне перед смертью. Я показал маме. Она велела хранить.
– А тот, что был у Суи?
– Который она послала Саги? Текст одинаковый, а почерк Суи! Наверное, переписала, когда отец спал.
Я вспомнила Суи в тот день.
– Она не рассказывала об этом?
– А ты не говорил Суи, что он у тебя есть?
– Не мог сказать.
– А Саги?
– Не говорил. Неплохо было бы показать рассказ Суи, но ей грустно знать, что он есть у кого-то еще. Ведь это единственная вещь, оставшаяся ей от отца!
– Да.
Я представила, как Суи, еще подростком, в полумраке переписывает рукопись своего отца. Как раз в это время один листок бумаги, сгорев и превратившись в легкий черный комок, быстро покатился, подгоняемый ветром, по побережью.
– Раз уж мы заговорили об этом, я еще кое в чем тебе признаюсь. Помнишь, ты хвалила последнюю часть девяносто восьмого рассказа? Так вот, ее написал я.
– Что?
Я немного помолчала.
– Он оставил девяносто восьмой рассказ у нас дома, он был не окончен. Когда я познакомился с Суи, она сказала, что очень хочет его почитать. Я украдкой взял рассказ и отдал ей. Он был написан о Суи, но почему-то без конца. Я подумал, что в таком виде рассказ Суи не понравится, и к тому же мне было известно, что у нее есть девяносто девятый рассказ. Суи знала, что ее мать к ней не вернется, и поехала жить в Японию к родственникам, но это не получилось. Я дописал конец к рассказу и отдал ей, а она отнесла Сёдзи. Только девяносто восьмой.
Я молчала.
– Все это дело прошлое, – сказал он. – Давай курицу греть. Правда, после кости немного противно.
– Люди тоже плоть!
– Ты права, – Отохико засмеялся. – Мне стало легче.
– Мне тоже.
– Будто наваждение исчезло.
– У меня тоже. Я счастлива быть здесь. Мне очень хотелось на море, – откусывая от курицы, сказала я. Отохико достал из огня печенье и сказал:
– Мне очень приятно с тобой говорить! Наверное, я опьянел.
Он развернул фольгу. Пошел ароматный запах.
– Немного подгорело. – Отохико улыбнулся, а потом сказал: – Должно быть, потому, что в последнее время я почти ни с кем не разговаривал.
– А может, из-за костра.
– Или из-за ветра.
– Море заставляет человека раскрыть свой ум и душу.
– С тобой приятно говорить даже о пустяках!
– О чем ни говоришь, волны далеко уносят твои слова.
– Это освобождает!
– Это точно. Вино теплое, но вкусное.
– Я положу его в холодильник.
– Там уже лежит одна.
– Хорошо, что я поехал. Спасибо тебе!
– Тебе тоже. Одной мне было бы не справиться.
Я ела печенье.
– Месяц совсем бледный.
– Да, и какой-то маленький.
– Из-за яркого костра звезд не видно, а их, наверное, много.
– Вон там Млечный Путь, – Отохико указал рукой на большую реку, пересекающую небо. – В самой середине Лебедь!
– Никого нет.
– Да, мертвая тишина.
Я обернулась. Позади меня, где, вероятно, был курорт, возвышалась группа отелей, окружающих побережье.
– Из тех окон, наверное, виден наш костер.
– Давай где-нибудь переночуем.
– Если есть свободные номера, так и сделаем!
– Окна темные, значит, свободно.
– Может быть, там спят или ушли.
– Найдем что-нибудь. Выходной день все-таки.
– Мне нравится вон тот номер, с эркером. Тонкая работа.
– Это – стиль усадьбы!
– Будто и не Япония.
– У тебя есть деньги?
– У меня кредитная карта.
– Я тоже взяла.
– Если поедем дальше, надо быть поэкономнее, – Отохико улыбнулся.
Казалось, путешествие будет продолжаться долго-долго.
– Давай выпьем в баре.
– Я хочу чего-нибудь горячего.
Казалось, шум волн, окутывающий молчание, доносится в ночи четко и ясно. Бескрайний вид, открывающийся перед глазами, начисто смывал накопившуюся в душе тяжесть, чистый воздух наполнял сердце. И оставался какой-то мерцающий свет, который никогда не исчезал. Было тихо. Чистая вечная ночь, словно настал конец света.
