составляет скелет темы стихотворения «Тропики» (V, 13). А стихотворения «Военно-морская любовь» и «Евпатория» целиком построены на рифмах — вариациях главного тематического слова (V, 6, 16).
С Маяковским перекликается К. И. Чуковский; в книге «От двух до пяти» он пишет: «…слова, которые служат рифмами в детских стихах, должны быть главными носителями смысла всей фразы… Так как благодаря рифме эти слова привлекают к себе особенное внимание ребенка, мы должны дать им наибольшую смысловую нагрузку» {Чуковский, 709}.
Предел углубления рифмы — так называемый панторим, в котором рифмуются все слова, входящие в строку: «В „Вене” две девицы. || Veni, vidi, vici»[5] (П. Потемкин). Естественно, так можно рифмовать либо такие короткие стихотворения, как приведенное, либо отдельные строки в более длинных (V, 22, 23).
Нередко, особенно в поэзии XX в., звуковые повторы, не зависимые от концевой рифмы, пронизывают отдельные стихи, изредка целое небольшое стихотворение. Повторы гласных звуков называют ассонансами.[6] Слух улавливает, конечно, прежде всего повтор ударных: «О, весна́ без конца́ и без кра́ю — || Без конца́ и без кра́ю мечта́!» (Блок). Повторы согласных называют аллитерацией: «Легкий лист, на липе млея, || Лунный лик в себя вобрал…» (IV, 12).
Часто звуковой повтор сочетает и аллитерацию, и ассонанс: «Пора, пора! рога трубят» (Пушкин).
Своеобразный звуковой повтор — внутренние рифмы. Они делятся на два типа: постоянные и нерегулярные. Первые (как правило стоящие на цезуре) принципиально не отличаются от обычных, так как играют не только звуковую, но и метрическую роль, обозначая конец полустишия и характеризуя строфу: «Три у Будрыса сына, | как и он три литвина» (II, 47; см. также III, 45; IV, 1 и др.). Поставив рифму на цезуре, поэт удлиняет стих, делает его более плавным. Иное дело — нерегулярная внутренняя рифма. Это заметный звуковой повтор, усиливающий звучность стиха и подчеркивающий его:
Но очень надо | за морем | белым,
Чего индейцу не надо.
Жадна | у белого | Изабелла,
Жена | короля Фердинанда.
(Маяковский, «Мексика»).
Кроме обычных концевых рифм здесь сильно звучит неожиданная в начале смежных стихов: жадна — жена (см. также III, 21; V, 27). Маяковский и поэты его школы иногда усиливают концевое созвучие, дублируя рифму (в приведенном примере: белым — у белого Изабелла). Такое усиление возможно различными способами: перекличка внутренних рифм с концевыми, дублирование, диссонансы и т. п.
Бывало — | сезон, | наш бог — Ван-Гог,
другой сезон | Сезан.
Теперь | ушли от искусства | вбок —
не краску любят, | а сан
(Маяковский, «Верлен и Сезан»).
Случаи звукописи, звукоподражания, непосредственного воссоздания звукового образа достаточно редки: Шипенье пенистых бокалов (Пушкин), Шуршат камыши (Бальмонт), Гром грохочет (М. Горький) и т. п. Гораздо чаще звуковой повтор (и аллитерация, и ассонанс, функции их сходны) выделяет стихотворную строку, подчеркивая тем самым ее смысл.
Тут надо предостеречь читателя от одного довольно распространенного заблуждения, будто звуки речи сами по себе имеют определенное значение. Можно встретить, например, утверждение, что у — звук унылый, а — радостный и т. п. Этому способствуют порой сами поэты. Так, Лермонтов писал: «Я без ума от тройственных созвучий || И влажных рифм, как, например, на ю». А французский поэт Артюр Рембо написал о «смысле» звуков сонет «Гласные», в котором называл а — черным, и — красным, е — белым и т. д. Андрей Белый, напротив, утверждал, что а — белый, и — синий, е — зеленый и т. д. Все это крайне субъективно. К сожалению, и в научной литературе можно встретить утверждения об окраске отдельных звуков, якобы подтверждаемые опросами испытуемых. Методика этих опросов не выдерживает научной критики. Но главное заключено в другом: люди говорят не отдельными звуками, а словами. 110 тысяч слов русского языка, составленных из многообразных сочетаний четырех десятков фонем, могут выразить тончайшие оттенки мыслей и чувств. Слов звукоподражательных (трах-бах, шуршать, аукаться и пр.) ничтожно мало. Еще меньше примитивных звуков-междометий (А!.. О!.. Брр!). Повтор звуков в стихах усиливает экспрессию слов, как повтор слов усиливает экспрессию целых фраз. Вот почему стих «Пора, пора! рога трубят» звучит мажорно, а «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит» — печально, хотя повторяющиеся звуки и целые слова одинаковы; существенно другое: в стихах звуковые повторы заметны, экспрессивны и приобретают поэтому смысловое и эстетическое значение.
