— Хлеб нельзя оценивать деньгами.
— Почему же?
— Потому что хлеб.
Петельников усмехнулся этому необъясняющему объяснению и подсел к паровой батарее ловить слабое тепло.
— Сергей, у тебя к хлебу религиозное отношение. Человек тысячелетиями зависел от хлеба, и эта зависимость отложилась у него в генах. Вот и молится.
Рябинин не умел спорить об очевидном — у него не находилось ни слов, ни пылу. Известную мысль о том, что в спорах рождается истина, наверняка придумал ироничный человек; все споры, в которых беспрерывно кипел Рябинин, рождали только новые загадки для новых споров. Но хлеб не имел никаких загадок — человечество за тысячи лет все их разгадало, и он стал простым и необходимым, как правда.
— Хлеб, Вадим, — богатство страны, — вяло сказал Рябинин.
— А молоко, сталь, сливочное масло, нефть?..
— Почему уборку зовут «битвой за хлеб»?
— А качать нефть в Сибири или строить там железную дорогу легче?
— Почему гостей встречают хлебом?
— Не поллитрой же встречать, — усмехнулся Петельников, как-то сразу понизив накал взаимных вопросов.
Рябинин протирал очки, которые, казалось, набухли водой ещё со вчерашнего дня. У него появилось смешное желание просушить очки на паровой батарее. Но там грелся инспектор.
— Вадим, в конце концов, хлеб очень вкусный…
— А шпик, сметана, картошка, рыба? Я уж не говорю про воблу.
— Хлеб никогда не приедается.
— Я что-то никого не знаю, кому бы приелось мясо.
— Шутишь, а хлеб дороже золота…
— Ты загляни на помойку, там этого золота навалом.
— Может быть, такие, вроде тебя, и выбрасывают.
— Дороже золота, а буханка четырнадцать копеек стоит.
— Воздух вон совсем бесплатный, а без него не прожить.
— Сергей, водителя я тебе нашёл, своё дело сделал. А заниматься пустяками не буду. У меня убийство с весны не раскрыто.
— Ну, иди…
И Рябинину, как всегда в спорах, пришёл запоздалый ответ на все инспекторские вопросы: не получишь молока и масла, не проложишь дорогу и не выкачаешь нефти, даже модную воблу не провялишь — не поев хлеба. Но теперь этот ответ уже ни к чему.
За окном ходили мокрые ветра. День, а вязкий сумрак уже затмил улицы — автомобили шли с зажжёнными фарами. Городской шум, обычно звонкий, теперь больше походил на шорохи, — или это автомобильные шины шипели по лужам?
Петельников оторвался от батареи, встал, надел подсохший плащ и бросил руки в карманы. И замер, упёршись взглядом в следователя. Затем правая рука, опередив левую, ошпаренно взлетела из кармана, сжимая румяненький бублик.
— Украл с хлебозавода? — сочувственно спросил Рябинин.
— Гм… Директор подсунул взятку…
— А что там болтается?
В бубликовой дырке что-то белело. Инспектор порвал нитку, отцепил скатанную бумажку и развернул её. Рябинин приник к петельниковскому плечу. Торопливыми карандашными буквами было скорее начертано, чем написано:
«Поговорите с Катей Еланцевой».
— Оригинально теперь назначают свидания, — усмехнулся Рябинин. — Через бублики.
— Я побежал, — заторопился инспектор.
— В райотдел?
— На свиданье.
Теперь в городах есть люди — сколько их? — которые, услышав слова «земля — наша кормилица», лишь недоверчиво усмехнутся. Эти люди знают, что кормятся они не от земли, а из гастронома.
Петельников искал Катю Еланцеву, стараясь сделать это незаметно. Видимо, она не жаждала встретиться — иначе бы пришла сама, без анонимной записки. Инспектор, естественно, исключил из поиска девушек, с которыми пил чай. И удивился, когда ему показали на ловкую фигурку у печи — та, с мучнистыми бровками. Не сама ли она оставила записку?
— Я ваш намёк понял, — улыбнулся инспектор.
— А мужчина без намёка что тесто без дрожжей…
Они вернулись в чайную комнату, где со стола уже было убрано, лишь самовар остывал на уголке. Инспектор прикрыл дверь.
— Катя, вы хотите что-то сообщить?
— Почему нас обзываете неактивными? — она насупила бровки так, что они потемнели.
— А почему вы назвали меня обжорой? — улыбнулся инспектор.
— Я внесла несколько рацпредложений. Уменьшить количество соли, опару делать пожиже, увеличить время брожения… Я член редколлегии сатирической газеты «Горбушка».
— За тем меня и позвали?
