Мышеловка - страница 54
Я чувствую, как на меня накатывает знакомая волна беспричинной, иррациональной злости. С Тобиасом в последние дни и так тяжело. Как я могу предложить ему пообедать у Ивонн в компании с моей матерью?
Для спасения я выбираю трусливый путь.
— О, ради бога, мама, ты в каком веке живешь? Не будь смешной: ну какое это может быть свидание? Ты втрое старше его. Кроме того, тебе не приходило в голову, что за себя ты могла бы заплатить и сама?
— Вы, молодые люди, можете сколько угодно платить сами за свою еду, если хотите. А вот мы привыкли в ресторане хорошо выглядеть и иметь при себе славного молодого человека, который оплатит счет.
Схожесть моей мамы с молоденькой девочкой испарилась. Внутренний голос шепчет мне: «Что ж, Анна, я надеюсь, ты гордишься собой. Ты это сделала». Но тут же во мне раскочегаривается мой сарказм, который вскоре становится похожим на паровоз, разгоняющийся с горки. И спрыгнуть с него я уже не могу.
— Ты хочешь сказать, что еду вам заменял секс, — вырывается у меня.
— Нет, господи, они не имели в виду ничего такого! Им просто было приятно, что их видят под руку с красивой девушкой.
Но она все равно выглядит задетой.
— И я был бы горд, чтобы меня увидели под руку с вами, Амелия.
Мы не заметили, как вошел Керим. Я чувствую, что начинаю краснеть, но он только улыбается своей улыбкой опытного политика и непринужденно приходит мне на помощь.
— Анна, мы с Амелией собираемся пообедать у Ивонн. Я подумал, может быть, вы с Тобиасом тоже присоединитесь к нам? В качестве моих гостей, естественно. Я уже поговорил с Тобиасом, и он сказал, что поддержит это, если вы согласитесь. О, прошу вас, Анна, поедемте с нами, без вас это будет совсем не то!
***
За плотным обедом из холодных мясных блюд моя мама выпивает полбутылки вина «Фожер» и пускается в пространные рассуждения:
— В колледже меня считали одевающейся довольно рискованно за то, что я носила брюки «капри». Грейс Келли выглядела в них потрясающе, и я не могла успокоиться, пока у меня не появились такие же. Не надо на меня так смотреть, дорогая, — это был 1957 год, и общество вседозволенности еще не было изобретено. Все носили только повседневные платья и широкие юбки в сборку с облегающим поясом. Другие девочки, конечно, носили нейлон. Но мне было восемнадцать, и я думала, что нейлон — это так скучно…
Я думаю о том, насколько привлекательно она выглядит для своего возраста. В темных глазах Керима горит восхищение. Она расцветает.
— Да, я была очень энергичной девушкой, прежде чем выйти за твоего отца. Но ты же знаешь, как это бывает: выходишь замуж, и в первый же день после окончания медового месяца он уже приносит тебе кипу грязного белья в стирку вместо цветов. Мужчина, которого ты считала своим рыцарем в блестящих доспехах, внезапно превращается в очень большого ребенка. Я тебе этого, Анна, никогда не говорила, но твой отец очень страдал от ипохондрии. Я всегда говорила ему, что он зря переживает, что с его здоровьем все в порядке, — а он взял и умер. Он никогда меня не слушал.
Я закатываю глаза; на самом деле она говорила мне это множество раз. Из соображений лояльности по отношению к отцу я всегда считала своим долгом пресекать эти ее признания. Но Керим издает тихий кудахчущий вздох сочувствия и приобнимает ее.
— Думаю, что он просто ничего не мог с собой поделать, дорогая Амелия, — говорит он.
— Я много лет терпела его, потому как думала, что у меня будет, по крайней мере, с кем вместе состариться. А он украл мою старость. Я считаю… что это было нечестно с его стороны. Правда. Дурное воспитание.
— Ну что вы, что вы, Амелия, не нужно плакать, — говорит Керим, и я вижу, что к ее глазам действительно подступили слезы.
