— Обрадовала ты нас, Лидок. Умница, — одобрила главный технолог Анна Павловна, тонкая женщина в черном кудлатом парике. — А то вурдалак охамел до беспредела. Мицуича сожрал. Это ж надо.
— Да что ему Мицуевич — маленький худенький мужичишка, — главбух взмахнула руками. — Ты глянь, какой он здоровый, Анюта. Он враз высосет голландского мясного быка и не лопнет.
«На себя посмотри, барабан с бахромой», — обиженно подумал я.
Выражать недовольство вслух мне было запрещено. Я плотно сомкнул челюсти.
— Милые дамы, прошу в сторонку, — к турникету протиснулся исполнительный директор завода, предводитель самураев Алипайя — Джереми — Катагири — Нисио — Санрайз — Сансара Накадзумович Джамтарбадро — Хитоши. По причине трудности для произнесения и запоминания имен и фамилии его было принято уважительно называть Сэнсэй Хитоши. Не очень уважительно его звали Даппо (в переводе с языка африканского племени сулури «зануда» или «зазнайка). Совсем неуважительно его за глаза называли Тапком или чуть ласковее — Тапочком.
Низенький кривоногий старичок, наполовину африканец, наполовину японец, с косолапой сутулой походкой, был в самом деле похож на стоптанный коричневый тапочек. Его седые волосы, усы и борода, белыми завитками выраставшие из темной кожи, походили на прилипшую к тапочку шерсть пуделя.
С его появлением болтливые сотрудницы умолкли и разошлись.
— Добрый вечер, Тихон, — Даппо улыбнулся и наклонил голову, встав у стойки охраны.
— И вам доброго вечера, Сэнсэй, — откликнулся я.
Я сомневался, что Даппо искренне рад меня видеть. Этот мирный человек исповедовал буддизм, верил в переселение душ. Он с юности поставил перед собой цель удалиться от мирской суеты в тибетский монастырь на склоне лет. Даппо с одинаковым уважением относился ко всем живым существам, будь то вампир или навозная муха. Он и кусающим его комарам навредить боялся. Осторожно смахивал их легкими щелчками пальцев.
Без тревожных сомнений я отдал ему свои сумки.
— Как ваши дела, Сэнсэй, — Виталий оторвался от кроссворда для дураков.
— Лучше и придумать нельзя, — распрямившийся Даппо сверкнул отбеленными зубными коронками. — Хозяин меня отпустил. В воскресенье лечу в Тибет. Билеты на экспресс до Сочи и на самолет уже заказаны.
«Если Филипп отпустил Даппо, значит дела мерзавца плохи… И мои ненамного лучше».
— Поздравляю вас, — Виталий выскочил из-за стойки, крепко пожал обе руки начальника. — Поляну по такому случаю накроете?
— Накроем в среду вечером, — лучисто улыбающийся Даппо по-тараканьи резво убежал с моими сумками.
Виталий снова засел за кроссворд и начал ломать голову над вопросом: «Что отмеряют семь раз?»
Читая перевернутые вверх тормашками вопросы и ответы, я глубоко задумался. Минут через пять сильный запах крови и звук быстрых шагов вывели меня из забытья.
— Приветствую, Такешич, — радостно гаркнул Виталий, открыв турникет.
Довольно щуплый на вид Сатибо тащил, не сгибаясь, две сумки с тремя полными пятилитровыми бутылями в каждой. Ни мимикой, ни замедлением хода, молодой самурай не подавал вида, что ему тяжело их нести. А может, он действительно не чувствовал тяжести, потому что обладал сверхчеловеческой силой?
Маэно Яматори легко узнавался в своем правнуке: немаленький рост, удлиненное лицо, крупноватый нос, большие, но не оттопыренные уши. Русская наследственность, переданная матерью, немного сгладила черты лица Сатибо, утончила прямые брови, округлила разрез глаз, добавила объема губам, высветлила кожу. Его длинные черные волосы были убраны под резинку. Одет он был в дорогой черный костюм.
Сатибо перекинул сумки через стойку, оперся на нее руками и, чуть наклонив голову, посмотрел мне в глаза. Он прекрасно разбирался в тонкостях вампирского языка жестов. Прямой взгляд исподлобья — демонстрация силы. Он говорил мне: не отступишь — умрешь.
Я приоткрыл рот, шевельнул верхней губой: разорву, если не перестанешь испытывать мое терпение.
Подогнув пальцы опиравшихся на стол рук, Сатибо резко сомкнул губы, натянул мышцы, связывающие нос со щеками: считай, ты уже мертв.
Я издевательски фыркнул.
Сатибо дернул головой, прекращая бессловесный «обмен любезностями» и скрытно улыбнулся, глядя на мою пищу: уверен ли ты, что это можно есть или боишься отравиться неуловимым ядом?
