Мясо снегиря - страница 26

Шрифт
Интервал

стр.

Я, если еще жив буду, обе модели прикуплю. На одной женюсь, другую в любовницы возьму. Только вот пока с местами не определился! Кто будет Первой, а кто Второй…

Люблю ее с сахарными ногами и каравайными грудями, люблю ее — прозрачную, с мальчишескими бедрами, тонкими пальчиками, с коромыслом, рожающую и просто цветущую, с вратами, пусть неизвестно для чего, люблю и Кейт Мосс и Крачковскую, Водянову и Мордюкову, и Белорыбицу и Гуппи. Первую и Вторую…

Я с детства люблю аквариумы!


Чашка

На столе стояла чашка.

Она не была столь изящна, как рука, оставившая ее — с тонкой кистью, с голубыми венами на запястье.

Солнце расположилось в зените.

Чашка отбрасывала длинную, чуть кривую тень, похожую на тень бутылки.

В ней еще оставалось что-то, почти остывшее, смешанное с ароматной слюнкой. На фарфоровой стенке, ближе к круглой ручке, виднелся след губ…

Еще некоторое время слышались голоса, а потом в саду стало тихо и жарко. Жужжал шмель, временами заглушая песню кузнечика с оторванной лапкой, запрыгнувшего на стол. Горячий ветер лениво шумел в листве плакучих ив, склонившихся к маленькому, заросшему прудику.

Кузнечик спрыгнул куда-то далеко, в траву…

Прошло несколько дней, солнце стало чаще закрываться в облаках, а в буйной зелени стал замечаться некоторый упадок. Так человек — вроде еще не стар, но в черной голове пророс сорняком седой волос…

Облетали листья, часто еще совсем свежие поверхностью, но ослабевшие в черенках… Шмель исчез, а кузнечик засох под боком большого коричневого камня…

Прошло еще несколько дней, может быть, больше, и наступила осень.

После бессмысленного кружения в чашку упал сухой осиновый лист и впитал что-то, в мгновение став квелым.

Прошел первый дождь, за ним другой и так без конца…

Белый бок чашки стал похож на серое небо, а совсем сгнивший осиновый лист пролился из посуды вместе с переполнившей ее дождевой водой и уплыл куда-то…

Первая снежинка слетала с небес долго и была как праздник. Другие были похожи на первую и вскоре стали обыденностью.

Сначала снежинки таяли в чашке, а потом, когда стало совсем холодно, просто ложились на ледяную корочку, образовавшуюся у самой фарфоровой кромки.

Ветки ивы превратились в плети, а самые длинные прутьями примерзли к твердой земле.

Пришла зима…

Днем с рябины склевывал ягоды красный снегирь, а по ночам ветер выл и пытался опрокинуть чашку со стола в сугроб. Было очень холодно, и чашка, хоть устояла, но треснула возле ручки…

Второй трещины не появилось, потому что стало теплее…

День-другой…

Капнуло с просветлевшего неба, а ветви ивы застегали свежую пустоту плетьми, освобожденные от мороза первым солнцем.

Склевав последнюю ягоду, умчался догонять зиму рябиновый снегирь.

И зажурчало повсюду, под каждым камнем, корешком.

Весна…

Все засеялось мелким зеленым, которое по мере солнечного восхождения разрасталось вширь и ввысь, буйствуя молодостью и расточая запахи.

По-прежнему под коричневым камнем лежал кузнечик. Он совсем ссохся…

Солнце становилось все более долгим, и в саду распустились всякие дикие цветы. Кашка, одуванчики, какие-то еще желтенькие, розовые — смешались с густой травой, поднимающейся все выше под свежими дождиками…

А потом дожди прекратились.

Погода наступила очень теплая.

Чашка стояла на столе совсем грязная, в ней застоялась гадость.

Зажужжал шмель, день ото дня все уверенней…

На третий день лета стало совсем жарко, и в саду послышались голоса.

Она остановилась возле мраморного столика и с минуту смотрела на заросший прудик. У нее по-прежнему были тонкие кисти с голубыми венками на запястьях… Затем она неловко повернулась и длинным шелковым рукавом опрокинула забытую чашку на каменные плиты.

— Как все здесь запустело! — сказала она, слегка поморщившись от звука разбившегося фарфора…


Кризис

Сколько великих идей, научных открытий, гениальных романов осталось в постели?..

Ну уж точно больше, чем реализовано. Самая великая идея — воплощена в женщине. Пытаясь понять ее, жаркими от страсти ночами, мучаясь и страдая, я уразумел, что надо выбирать: либо до конца пытаться женщину осмыслять, либо перо и бумага — аскетический образ жизни, с редким выползанием в стрипклубы.


стр.

Похожие книги