Через три дня он позвонил и сказал, что дома, в Париже. И опять:
— У нас все получится! — Он был сильно пьян. — Ты же талантливый, и я талантливый!
— Да-да, — отвечал.
— Ты знаешь, как я тебя люблю!
— Да, конечно!
— И Мишку!
— Конечно, знаю.
— Ты только не злись!
— Да нет же…
А через неделю мне позвонила незнакомая женщина.
— Вы же его друг? — спросила растерянно.
Я подтвердил.
Она сообщила, что он умер. Я только и смог выдавить:
— Как это?
Она рассказала, что жила с ним последние два года.
— Он сильно пил… Но я его любила… Я понимала, что он любит Мусю, но за ним нужно было ухаживать… А потом ему поставили диагноз цирроз печени. Врач сказал, что если он не бросит пить, то ему не будут искать донора на пересадку… Он бросил пить, и мне показалось, что наша жизнь почти счастливая… Его очень сильно мучило, что Муся не разрешала общаться с дочерью… У него на нервной почве месяца два рука правая плохо работала, и он опять не мог играть… Ну, понимаете, денег было немного… — Она на несколько секунд прервалась. — Вы знаете… Он к вам прощаться приезжал… И к Мише в Голландию тоже… Шансов на донора не было… Редкая кровь… Перед отъездом к вам, в Москву, ему обещали, что проживет еще месяца два-три… У него там дело было, брат должен был ему деньги, папино наследство, часть его…
— Я знаю…
— Он дал ему три тысячи долларов… А вы понимаете, квартира в самом центре… Когда он вам звонил несколько дней назад, он уже знал, что остались часы, может, дни…
Я понял, почему он выпил столько саке…
Его пьяная болтовня о совместном творчестве была прощанием со мною, с юностью, с верой в наши пацанские идеалы…
Я плакал в голос…
— Мы его здесь сожжем, в Париже, а урну привезем в Москву, подхоронить к папе… Вы нам поможете?
— Да…
— Совсем забыла сказать! — Ее голос вдруг стал радостным. — За два дня… За два дня Муся привела к нему дочь Машу, и они помирились… Это очень важно, очень важно, что он умер в мире с дочерью…
А потом мы хоронили урну с его прахом. Я устроил поминки, на которых были почти забытые люди из юности. Только Мишка не смог приехать из Голландии, сославшись на тяжелую эмигрантскую жизнь. Много за столом говорил брат моего друга… Почему-то у меня не было к нему ненависти…
Она, неофициальная вдова, действительно очень была похожа на Мусю. Но чуточку другая. У нее не было сучьего взгляда, а от того она была некрасива…
Потом я краем уха слышал, что Муся устраивала концерты в память о своем муже, гениальном скрипаче. Играла на папиной скрипке дочь… Потом официальная вдова выпустила несколько CD…
Через три года Муся мне позвонила и спросила:
— Ты меня ненавидишь?
— Нет, — ответил я. — Что ты!..
— Я в Москве… Повидаемся?
— Давай…
Она пришла в ресторан с Машей
— Она прекрасная скрипачка! — сообщила Муся. — В него пошла…
— Здорово!
Маша, видимо, пошла не только в отца, но и в Мусю, так как бросала на меня двусмысленные взгляды. Муся перехватывала Машины стрелялки и заметно нервничала.
— Надеюсь, ты не считаешь меня виноватой в его смерти?
— Что ты! — замахал руками я.
— С ним невозможно было жить! Он был алкоголиком! А ты знаешь, как тяжело с алкоголиком!..
— Не надо, Муся!.. Девочка…
— Действительно… — Она взяла себя в руки. Говорить было больше не о чем… Молча доели…
Девочка Маша по-сучьи улыбнулась мне…
Расставаясь, я сообщил, что сам скоро буду в Париже.
— Гульнем? — предложил.
— Как тогда? — Она имела в виду, как тогда, в юности.
— Ага…
Через три недели я позвонил ей из отеля, уверенный, что в память о нем дам Мусе денег на Машину учебу в консерватории.
— Гульнем? — спросил еще раз.
— Конечно, — с радостью отозвалась она.
— Возьми обязательно Машу!
— Машу?!. — Она осеклась, а потом попросила, чтобы я позвонил в пять.
Больше к телефону она не подходила…
Позже я понял, что Муся приревновала меня к своей дочери, чувствуя, что и у той не все в порядке с контролем.
Извини, сказал я своему другу про себя. Это не твои женщины! Пошли они на х…!
Я до сих пор не могу найти ту, некрасивую, чтобы отблагодарить ее великую женскую душу, чтобы поклониться ей за друга, за умение любить то, что тебе дано, и сострадать страдающему…
