2. МЫ ПОВЕРИЛИ, ЧТО УЖЕ ВЕСНА
…Появилась рукописная литература. Она ограничивалась сперва одними стихами — но теперь размер ее вырос и появляется уже и проза. Как хотите, а это замечательное явление — общественное мнение силится изо всех сил высказаться — и высказывается иногда в этой подземной литературе чрезвычайно умно… Дай Бог, чтобы общественное мнение могло свободно высказываться и во всех других формах. Это было бы большое благодеяние для России.
Из письма декабриста Е. Якушкина декабристу И. Пущину.
27 апреля 1855 года
После смерти Николая I рукописную литературу создавали и передавали друзьям и знакомым уцелевшие декабристы, друзья Герцена и все, кто желал, кто ждал отмены крепостного права и цензуры, кто мечтал о судебных реформах, о гражданских свободах. Возникло общественное мнение и новые общественные силы, которые противостояли власти жандармов, идеологии самодержавия и его всесильной бюрократии.
Сто лет спустя — после смерти Сталина — тоже возникла рукописная литература — самиздат, и многие желали, ждали отмены нового крепостного права, ограничения цензуры, судебных реформ, гражданских свобод…
Мы были среди тех, кто и надеялся и пытался что-то делать.
Р. В последние дни февраля 1956 года мы слышали от разных людей, что на закрытом заседании XX съезда Хрущев сказал нечто чрезвычайно важное.
Членов партийной организации Союза писателей собрали в том самом Белом зале, который описан в «Войне и мире». Человек восемьдесят сидели в два ряда за овальным столом и вдоль стен.
Секретарь парторганизации достал из портфеля брошюру в красной обложке: «Мы прослушаем доклад товарища Хрущева на закрытом заседании XX съезда». Он читал примерно два часа.
Закончив чтение, он ушел. Никто не успел ничего ни спросить, ни сказать. Нас предупредили, что доклад этот — секретный.
Приятельница, сидевшая рядом со мной, спросила:
— Почему на вас лица нет? Неужели вы не знали этого раньше? Я не услышала ничего нового…
Да, я тоже многое знала из того, о чем говорил Хрущев. Больше всего узнала за два года после смерти Сталина. В том самом зале, из которого мы только что вышли, уже раньше читали «закрытые письма ЦК». Письмо о сельском хозяйстве впервые признало, что вся прежняя статистика была лживой.
В письме о «ленинградском деле» рассказывалось, что в 1951 году деятели партийной организации и правительственных учреждений были арестованы по ложным обвинениям, их пытали, вынуждали признаться в «заговоре», многих расстреляли.
В письме о скандальных похождениях бывшего министра культуры Александрова описывались оргии в тайных публичных домах для сановников, во время которых распределялись, между прочим, и высокие посты и ученые звания.
Когда я слушала эти письма, мне было страшно и стыдно. Стыдно за партию и за себя, ведь прежде я считала это клеветническими слухами, отмахивалась от них или пыталась опровергать. Но после каждого письма уходила я с чувством облегчения и надежды: это партия сама очищалась от скверны.
Доклад Хрущева подействовал сильнее и глубже, чем все, что было прежде. Он потрясал самые основы нашей жизни. Он заставил меня впервые усомниться в справедливости нашего общественного строя.
Потрясение рождало и новые надежды.
На обложке красной брошюры значилось: «По прочтении немедленно вернуть в райком». И как на всех партийных документах, был проставлен порядковый номер. Но этот доклад читали на заводах, фабриках, в учреждениях, в институтах. Не будучи опубликован, он стал неким всенародным секретом. Значит, не я одна испытала потрясение. Значит, возможно оздоровление партии, общества. Значит, все, что происходило раньше в литературе, значит, статьи Померанцева, Абрамова, Щеглова, поэма Твардовского — все приобретало новый смысл. Партийный съезд подтвердил правоту тех, кто требовал искренности, честности, правды.
