Из дневников Р.
29 сентября. В университете. Читают Бёлль, Хагельштанге, Герлах. Комаудитория переполнена. Почти все вопросы обращены к Бёллю. Большинства слов не понимаю, но глуховато-внятный голос узнаю — по книгам.
Ответы Генриха Бёлля:
1. Самый великий писатель немецкого языка в XX веке — Франц Кафка.
2. Больше люблю писать рассказы, чем романы.
3. Стихи писал в юности.
4. Знаю тех современных русских писателей, которых только что назвал Хагельштанге: Блок, Маяковский, Горький, Бабель, Паустовский, Евтушенко… Последнее, что прочел, — «Капля росы» Солоухина. Очень понравилось.
5. За литературой ГДР слежу внимательно. Когда не могу сказать хорошего, стараюсь промолчать. Лучше всего они пишут о давнем прошлом.
6. Сартр оказал большое влияние на немецких литераторов в первые послевоенные годы. Потом его влияние слабело, а влияние Камю усиливалось, он куда более значительный писатель.
7. Все романы Достоевского я прочитал в шестнадцать лет. Когда писатель начинает работать, на него влияет каждая страстно прочтенная книга. Но само понятие «влияние» — сложное. Можно сказать, что на меня влияли и Грин, и Сэлинджер, хотя они совсем разные.
8. Вот кто-то написал, что я в «Ирландском дневнике» ничего не предлагаю бедным ирландцам, не советую им, как жить. Но сейчас там уже не такая бедность. Моя книга написана семь лет тому назад. Недавно я был там опять. Людям там стало легче жить, хотя, конечно, страна очень бедная.
9. Близок ли мне католицизм Грина? Мы оба католики. Это и многое значит, но и не так много. Больше всего я ценю его как художника. Мировоззрение не так уж важно. Писателя нельзя ни хвалить, ни бранить за мировоззрение. Главное, чтобы он был художником.
10. С Борхертом я знаком не был.
11. Нас удивило, что здесь так популярен Ремарк. Для нас его книги — история. До тридцать третьего года был очень популярен роман «На Западном фронте без перемен». Нацисты его сжигали в мае тридцать третьего года. Мне роман нравится. Это добротная проза. Но с ремарковской манерой письма у меня нет связи и нет органа восприятия его стиля. Знаю, что он очень хорошо вел себя в эмиграции. Он был богаче, чем большинство эмигрантов, и многим помогал, но скрытно даже для них.
12. Роман Дудинцева мне было интересно читать. Но я хотел бы у вас узнать, насколько он реалистичен, насколько близок к действительности.
Из дневников Л.
29 сентября. В Союзе писателей. Малый зал набит, многие стоят вдоль стен. Председательствует Кожевников, «секундантом» — Сучков. За боковыми столиками сели так, чтобы Стеженский переводил Хагельштанге, Инга — Герлаху, а я — Бёллю. Кожевников тянул жвачку: «…мир… реализм… мы любим вас… полюбите нас… первая делегация западнонемецких писателей во главе с известным, «прославленным»…»
Бёлль сразу решительно: «Я не глава, и никто не глава. Мы — трое коллег. У нас никакой иерархии. Мы рады, что приехали, мы рады, что можем разговаривать с русскими, советскими коллегами. Надеюсь, что у нас больше общего, чем разделяющего».
Кожевников задает первый вопрос: «Как решается проблема времени в современном немецком романе и что думает по этому поводу Бёлль».
1. У меня нет своей теории времени, только опыт. Мне важнее всего то, что познал сам. Но когда пишу, мне всегда очень важно, как все соотносится по времени: о чем пишу — о мгновении или о веке. В каждом романе это по-другому. Я разрабатываю схемы, даже черчу таблицы. Бывает, что пытаюсь все предусмотреть, построить, но часто получается бессознательно, само собой, и понимаю уже потом.
2. Хайдеггера, к сожалению, не читал.
3. С Борхертом меня роднит общность настроений первых послевоенных лет.
4. Писать начал в семнадцать лет, но ничего не печатал. А когда был солдатом, написал две тысячи писем жене. Это и была моя главная литературная школа.
5. Кафка — великий писатель, а Фаллада — хороший писатель. Масштабы несравнимы.
6. Трудно сказать, кого я считаю своими учителями. Молодой писатель иногда приходит в отчаяние от того, что все уже написано.
7. Русскую литературу я люблю, кажется, знаю. Читал Достоевского, Толстого, Пушкина, Лескова, Чехова, Горького, Гончарова. Особенно люблю Гоголя — его многообразие, богатство, силу его дыхания.
