«Это я сам музыку подобрал, ничего не придумывал, я даже толком нот не знаю, вспомнил мелодии двух старых матросских песен и соединил…»
5 авг. У Штриттматеров в Шульценхофе. Большой крестьянский дом. Деревянная мебель, много картин примитивистов. Конюшня. Белые «арабы» и коричневые лохматые пони.
Рабочий кабинет Эрвина — на чердаке над конюшней. Чудесные мне с детства знакомые крепкие запахи и звуки — похрустывание, фырканье, топтанье.
Эрвин — настоящий член кооператива. Он «владеет» лошадьми, кормит, пестует, школит. Но продает их кооператив для своих фондов. В деревне большие приусадебные участки, много цветников, но крестьяне сами не продают своих излишков, «торговля — не крестьянское дело. На то есть посредники». Это не запрет, это традиция. У дорог — высокие платформы для бидонов с молоком (собственность крестьян). Кооперативная ферма имеет свой транспорт. Ежедневно грузовик торгового посреднического кооператива забирает полные бидоны, оставляет пустые; раз в неделю шофер и грузчик — они же счетоводы-инкассаторы — расплачиваются с поставщиками. Никто никого не пытается обжулить. Кооператив доходный. Есть уже и своё начальство, и где-то повыше чиновники, но вот ведь, оказывается, возможны колхозы без голода, без крепостничества. Неужели оно только у нас как проклятье с допетровских времен?
* * *
В эти дни в Москве Фрида умирала. Лечили химией, временами наступало улучшение, и тогда мы надеялись на чудо.
За несколько дней до ее кончины председатель Комитета Госбезопасности Семичастный, тот самый, который в 1958 году назвал Пастернака «свиньей», говорил на идеологическом совещании о литераторах, которые «развращают молодежь», и привел пример: «Вигдорова распространила по всей стране и за рубежом запись суда над Бродским».
Фрида умерла 7 августа 65-го года.
10 августа у ее гроба говорила Лидия Чуковская: «Из мира ушла большая, добрая сила — Фрида Вигдорова. Каждый, кто ее знал и любил, почувствовал себя сиротливее, несчастнее… Чужой беды для нее не было, чужая беда была для нее собственной, личной бедой… Каждое дело стоило ей много душевных сил. Особенно одно, жгуче-несправедливое, длящееся уже около полутора лет, — дело незаконно осужденного молодого ленинградского поэта. Это дело мы, писатели, должны принять как завещание Фриды Вигдоровой нам и должны продолжать без нее борьбу за ту судьбу, за которую она боролась… Ее имя войдет не только в историю нашей литературы, но и в историю нашей общественной жизни, нашей молодой гражданственности…»
Восьмого сентября в Москве на улице арестовали Андрея Синявского, а несколько дней спустя из Новосибирска привезли арестованного там Юлия Даниэля.
11 сентября сотрудники КГБ произвели обыски у двух московских приятелей А. Солженицына, у которых он оставил на хранение рукописи, письма.
И мы впервые занялись «профилактической чисткой»; рукописи — свои и чужие, — письма, дневники мы распределили на три группы:
1) можно оставить дома,
2) спрятать надолго и подальше и
3) хранить вне дома, но вблизи.
Синявского и Даниэля мы почти не знали, конфискацию архива Солженицына восприняли как угрозу всем. Если после падения Хрущева стал беззащитен прославленный автор «Ивана Денисовича» и «Матренина двора», которого совсем недавно выдвигали на Ленинскую премию, хвалили и в «Правде», и в «Известиях», то чего ждать всем другим? Его судьба неразрывно связана с судьбой нашей литературы, с судьбой страны.
А нам он был еще и лично близок.
Пятого декабря 1965 года в Москве впервые после 1917 года готовилась демонстрация в защиту прав человека и гражданина.
Людмила Алексеева, свидетельница этой демонстрации, в последующие годы стала деятельной участницей правозащитного движения. Она рассказывает: «За несколько дней до 5 декабря… в Московском университете и в нескольких гуманитарных институтах были разбросаны листовки «Гражданское обращение», напечатанное на пишущей машинке:
«…Органами КГБ арестованы два гражданина — писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В данном случае есть основания опасаться нарушения закона о гласности судопроизводства… В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан… Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть последствия вовремя не остановленного произвола… Ты приглашаешься на митинг гласности, состоящийся 5 декабря в сквере на площади Пушкина у памятника поэту. Пригласи еще двух граждан…»
