Но от участия в любых организациях, группах, редколлегиях она решительно отстранялась.
* * *
К нам приходили те, кто сперва называл себя демократами или даже революционерами, а позднее — правозащитниками или диссидентами. И среди них у нас были друзья, приятели, добрые знакомые. Но приходили и едва знакомые — молодые и немолодые, образованные и полуграмотные. И каждый на свой лад уговаривал, доказывал, просил, а то и требовал.
— …Сейчас необходимо объединять силы. Нужны организованность и наступательная тактика. Наша либеральная интеллигенция, как всегда, труслива. Одного сняли с работы или не пустили за границу, и уже все хвосты поджали, в штаны наделали. Если мы будем сидеть по углам, получится, как в Новосибирске, в Академгородке: тамошние либералы самые шумные были, но теперь все как воды в рот набрали. А несколько лучших ребят — кого выгнали, кого уже посадили… На интеллигентов нужно постоянно нажимать, давить — пусть подписывают жалобы, прошения, пусть дают деньги. Кто боится идти к суду, выходить на демонстрацию, обязан помогать тем, кто не боится, обязан помогать заключенным, сосланным, их семьям, оплачивать адвокатов, передачи.
Среди таких радикалов были и самоотверженно храбрые, бескорыстные идеалисты — генерал Петр Григорьевич Григоренко, Анатолий Марченко, Анатолий Якобсон. Но были и самоуверенные честолюбцы, самоутверждающиеся в политической борьбе, и просто случайные люди, последовавшие в диссидентство за своими друзьями, и несколько вовсе бессовестных проходимцев.
В 1970 году Юлий Даниэль, отбыв лагерный срок, вернулся в Москву. Он сразу же сказал друзьям и знакомым, что не собирается заниматься никакой общественной деятельностью, хочет работать, наверстывая упущенное: писать и переводить стихи. Один из радикалов, услышав об этом, заявил: «С его желаниями мы считаться не будем. Его имя стало знаменем, и он не имеет права отстраняться, обязан быть с нами».
Вполне порядочный человек добавил к очередному коллективному письму-обращению в ООН несколько десятков подписей, которые он собрал под другим письмом на другую тему и направленному по другому адресу.
Об одном вожаке его восторженный почитатель рассказывал: «Вот кто настоящий боец! Вчера один струсил, так он ему морду набил. И на прошлой неделе надавал по щекам болтуну. Жаль только, зашибает иногда. Инкоры таскают ему виски, джин, а он меры не знает, сосет и сосет… Но его все уважают, даже гебешники. Его знают и в Академии, и за границей».
Когда несколько лет спустя этого «вождя» арестовали, он публично покаялся.
Ко мне приходили и такие, кто убеждал принять участие в руководстве их группой, в составлении или редактировании документов и требовал, чтобы я связал их с Солженицыным, с Бёллем или с другими зарубежными друзьями.
— Что вы своего Солженицына прячете? Что это за довод — «его дело писательство, а не политика»? И он и вы — бывшие зеки — не имеете права от нас увиливать. Вы что, ссучились, забыли арестантское братство?
— Значит, получается так, пусть Марченко гниет в лагере, а братьям-писателям их романы важнее, от них и подписи в защиту нельзя выпросить!
Многие упреки было горько слушать и трудно опровергать.
Но я не хотел и не мог никому подчиняться, ни за кем следовать, не хотел никем руководить.
* * *
В 1976 году в Москве, Киеве, Вильнюсе, позднее в Тбилиси и Ереване возникли так называемые хельсинкские группы (Группы содействия выполнению хельсинкских соглашений). Московской руководил физик Юрий Орлов, киевской поэт Микола Руденко. И тот и другой — безупречно порядочные, благородные люди. И я охотно выполнял их просьбы, помогал им пересылать документы, старался популяризировать их деятельность на Западе и в кругу моих знакомых. Но не вступал ни в какие организационные связи.
Хельсинкскую группу в Тбилиси организовал Звияд Гамсахурдия, филолог, американист, переводчик Хемингуэя и английских поэтов, сын Косты Гамсахурдия, чрезвычайно популярного автора исторических романов.
Звияд начал выпускать самиздатский журнал «Золотое руно», который почти открыто продавался по рублю за номер.
