— Скажи, правду говорят, что ты продался?
— А кому, как говорят?
— Заграничной разведке!
— Ну, раз заграничной, то правда.
— А за что же ты продался? Твой дед здесь расстрелян колчаковцами. А отец всю войну прошел!
— Платят хорошо, очень хорошо. За добросовестный труд здесь столько никогда не будут платить.
— А если поймают?
— Так сейчас не ловят. Что ты! Кому это нужно: ловить шпионов. Это осталось только для книжек да для кино.
— За шпионаж не судят? — Он надолго задержал занесенную над стаканом бутылку и смотрел на меня во все глаза.
— Ты же видишь меня живым и на свободе…
— А органы знают?
— О чем? Что я на свободе или что я шпион?
— Что шпион.
— Наверняка.
— А ты откуда знаешь?
— Сам же говоришь, что все говорят. А раз все говорят, то органы и тем более обязаны знать.
Бутылка отставлена в сторону. Стаканы так и остаются неналитыми.
Потом вполголоса:
— Ну а сам-то ты как? Против своей страны, против народа…
— Понимаешь, по мясу соскучился.
— Какое еще мясо?
— Именно, что все дело в мясе. Шпионам платят иностранной валютой или натурой. Заходишь в специальный магазин для иностранцев, и там все, что твоей душе угодно. И ни очереди, и по низким ценам. Мяса — навалом.
Собеседник мой задумался, молчит. Потом чуть улыбнулся:
— Врешь ты все! С тобой по-серьезному хотят поговорить, а ты…
— А как можно об этом по-серьезному-то? Все говорят, что я шпион, а госбезопасность смотрит, слушает и ничего не предпринимает! Какая уж тут серьезность!
— А я откуда знаю? Люди говорят, вот я и спрашиваю по-свойски.
— Говорят, а ты уши развешиваешь!
— Ну а за что же тебя судили? Мать же сама говорила, что ты сидел с политическими.
— Точно, сидел с ними.
— И много их там?
— За десять тысяч я ручаюсь.
— Как при Сталине? — Он удивлен.
— Да нет, при Сталине были миллионы.
— Все равно много… А за что все же они сидят?
— Каждый за свое: кто за книжки…
— Писатели? И такие есть?
— Есть.
— А я думал, что они все продажные твари.
— Выходит, не все.
— А еще кто?
— Студенты есть. Есть такие, кто выступал на собраниях, писал листовки, агитировал, создавал организации, составлял программы. Есть еще и за войну…
— Этих перестрелять надо было! Предатели!
— И такие есть. Но есть и такие, кто и немцев бил, и советских тоже.
— А, бандеровцы! Тоже не чище!
— Эти чем тебе насолили?
— Они нам проходу не давали, били нас в лоб и в спину.
— Кто к кому пришел с оружием — украинцы в Москву или наоборот?
Под конец, совсем уж окосев от самогона, мой собеседник накинулся на Америку:
— Ты думаешь, мы Америку не расколошматим? Еще как. Жаль, Сталин не послушал Жукова и не объявил ей войну в сорок пятом.
Очень распространенная это байка! Она, видно, родилась в пылу окончательного разгрома Германии и торжества отечественного оружия.
— А что вам плохого сделала Америка?
— Да она только и ждет, чтоб завоевать нас!
Я не стал доказывать моему собеседнику, что в сорок пятом Америка могла это сделать, если б хотела, а теперь не может, если и пожелает.
Сейчас я бы добавил: не вздумайте присоединять Америку к соцлагерю ни мирным, ни военным путем! Если это произойдет, то кто нам поможет хлебом и продуктами в неурожайные годы и даже в урожайные? Где мы будем выпрашивать кредиты на строительство коммунизма? У Эфиопии или у Ким Ир Сена?
* * *
…К началу лета 1967 года я вернулся от родителей — надо было устраиваться поближе к Москве. Полгода назад я поделился с двумя-тремя московскими друзьями своим замыслом, при этом не скрыл, что, видимо, попытаюсь уйти за границу, так как не смогу сам осуществить задуманное. Надо сказать, что мои друзья отнеслись к этому плану скептически: они были уверены, что попытка перехода границы окончится моей гибелью. «Напиши сам, напиши так, как ты нам рассказываешь, — убеждали они меня. — Посмотрим, что из этого получится». Я же предпочитал выступить в своей стране по другим причинам, о которых уже говорил. Рассчитывая на помощь новых друзей, я решился попробовать писать, как сумею.
Я раньше считал, что труд писателя самый легкий. Придумай, о чем писать, да знай грамоту. А мне и придумывать не надо.
Еще в Барабинске я записал несколько эпизодов и отправил по почте в Москву. Но я увидел, что получается совсем не то. Все расплывалось, тонуло в массе подробностей; я не знал, что надо оставить, что выбросить, меня кружило, как по заколдованному кругу, и я чувствовал, что повторяю одно и то же, и не знал, как этого избежать. Пока писал, изматывал все нервы, и все равно ничего не получалось. Как начать повествование, чем кончить? Какое-то должно быть начало, какое-то «жили-были», но я не мог его найти.
