У меня, когда я дом оставлял безлюдным, было несколько контрольных примочек. Одна из них вот какая: пластмассовая крышечка на замочной скважине наружной двери была отломана, и я ее приклеил, но очень слабо, с таким расчетом, что если этого не знаешь, то обязательно отломишь ее, когда станешь отодвигать, чтобы открыть замок. Чтобы ее не отломить, нужно было отодвигать ее, вращая за ось. Когда же я прибежал домой, то обнаружил эту крышечку валяющейся отломанной на полу. У двери в доме еще не просохли следы негласных посетителей. Были и другие признаки визита. Но ничего не было изъято, как, например, в Чуне в 1971 году.
Только я вернулся на рабочее место, а меня там уже поджидает упомянутый мной парень, который несколько раз заглядывал во время собрания. Он мне сказал, что около моего дома стояли две машины, а какие-то люди в штатском поднялись во двор моего дома. И он из-за этого-то и пытался несколько раз увидеть меня во время собрания.
В этой кочегарке я благополучно проработал до конца отопительного сезона, а по окончании его был вместе с остальными кочегарами уволен.
Я решил долго не оставаться без работы, чтобы не дразнить по пустякам своих шефов. Я был уверен, что поиски работы затянутся не на одну неделю и этого времени мне окажется достаточным, чтобы передохнуть.
Прошло около месяца, и меня по повестке вызывают в милицию. Зам. начальника РОВД ни с того ни с сего объявляет мне, что надо мной устанавливают гласный административный надзор милиции. Тарусская милиция ходатайствовала перед районным прокурором, и тот не отказал — подписал надзор сроком на один год. Чем же милиция мотивировала свое ходатайство и чем я это заслужил, чем успел провиниться перед обществом? В постановлении о надзоре я прочитал буквально вот что: Марченко, неоднократно судимый, освободившись из мест заключения, долгое время нигде не работает, ведет антиобщественный и паразитический образ жизни. Из мест заключения имеет отрицательную характеристику и на путь исправления не встал. А поскольку «встать на путь исправления» в нашей стране означает отказаться от собственного мнения, то я могу с точностью вычислить, что мне до конца моих дней или, как говорят в лагере, до конца советской власти, суждено быть вечным зэком.
В связи с надзором на меня наложены следующие ограничения: я не имею права выезжать за пределы Тарусского района без специального письменного разрешения милиции, не имею права посещать кинотеатр ни в какое время суток, мне запрещено посещать ресторан и пивной бар, запрещено посещать территорию дома отдыха им. Куйбышева, расположенного в городе, нельзя выходить из дому с десяти часов вечера до шести часов утра.
Тут же зам. начальника объявил мне предупреждение, чтобы я устраивался на работу, и грозил привлечь к суду за тунеядство. Я увидел при ознакомлении с бумагами, что предупреждение о трудоустройстве подписано на два дня позже, чем ходатайство об установлении надзора. Это доказывало, что на милицию настолько торопливо нажимали, что не было возможности подождать пару дней, чтобы соблюсти хотя бы видимость законности. Ведь если говорить о тех поводах, которые были перечислены в качестве оснований для установления надзора, то лагерные отпадают сами собой, поскольку, хотя они и были липовыми, но я за них уже отбыл надзор в Чуне и с меня его сняли.
Если же говорить о послелагерных моих заслугах, то в постановлении о надзоре назван лишь паразитический и антиобщественный образ жизни. Паразитический — значит долго нигде не работаю. Я же не работал всего лишь дней сорок — не больше. Да это и не имело значения: ведь постановление о надзоре подписано перед предупреждением о трудоустройстве. Что касается антиобщественного образа жизни, то он состоял в том, что мной были написаны и переданы на Запад для опубликования открытые письма с критикой в адрес КПСС и советского правительства. Вот это и явилось причиной. А все остальное просто служит прикрытием — нужно сказать слова и навесить ярлыки, соответствующие подобранной для меня статье или Указу ПВС СССР.
Я отказался подписать постановление о надзоре, и тут же в дверях появился милиционер с двумя «декабристами», взятыми для такого случая прямо из камеры и приготовленными в качестве понятых. Они и подписали, что я отказался в их присутствии от подписи.
