В начале ноября ранним утром к нам пожаловала большая компания: два майора, трое в штатском и с ними еще два знакомых мне тарусянина вместе с Лазаревым. Мне предъявили ордер на обыск. Ходатайствовал об обыске перед прокуратурой генерал московского КГБ Волков. Лазарев присутствовал тут в понятых. По этому торжественному случаю он и приоделся в старый мундир вояки, но без знаков отличия. По его манере держаться и по тому, как он подписывал все бумажки, нетрудно было догадаться, что наконец-то он при своем старом деле. Во всей его отталкивающей внешности так и проглядывало смершевско-гэбэшное рыло.
В ордере на обыск говорилось, что он связан с «делом № 24». Нам тогда уже было известно, что это дело по «Хронике текущих событий». КГБ уже не один год сбивается с ног в попытках ликвидировать этот независимый голос общественности.
Перед началом обыска мне было предложено сдать добровольно всю имеющуюся у меня в доме антисоветскую литературу. Попробовал я узнать у руководившего обыском майора, какая литература называется антисоветской. Но на этот вопрос у нас нет определенного ответа, нет ни точного критерия, ни определения. За всю историю советской власти у нас одни и те же вещи побывали и антисоветскими, и советскими.
Обыск проводили очень тщательно, забирали все — до единого клочка бумаги, на котором было что-нибудь написано от руки или отпечатано на машинке. Забирались все мои черновики, выписки из литературы и записные книжки. На наши протесты, что забирают вещи, никакого отношения не имеющие к «Хронике», нам отвечали: все будет проверено и то, что не имеет отношения к делу № 24, будет нам возвращено.
Забрали работу Ларисы по лингвистике, все ее записи, записные книжки.
Особенно тщательно просматривали книжки. Каждую перелистывали, осматривали корешок, проверяли переплет. Из понятых только Лазарев чувствовал себя на месте. Другие два были смущены и ощущали неловкость своего положения. Я раньше встречал их в Тарусе, но не был ни с кем знаком. После обыска в первые же дни я встретился с одним из них. Это был молодой парень лет тридцати. Он сам подошел ко мне на улице и стал извиняться за свое участие в качестве понятого. За несколько дней до обыска он по пьянке попал на пятнадцать суток в милицию как «декабрист». В день обыска его вызвали из камеры и велели «сходить» вместе с «товарищами». Вот он и явился с этими «товарищами» ко мне на обыск. Встретившись со мной на улице после обыска, он не то в знак уважения ко мне, не то с целью загладить свою вину предложил свои услуги. Он был слесарь-водопроводчик и говорил, что если мне что-то потребуется по этой части, то он с удовольствием окажет мне услугу в любое время. На прощание он просил меня не обижаться на него.
А какая у меня могла быть на него обида?
После обеда мы обычно заворачивали Павла потеплее в шубу и укладывали его спать в сарае при открытом настежь окне. Видя, что обыску конца не видно, мы решили не менять режима ребенка. Понес я его в сарай в сопровождении майора. В сарае майор перерыл детскую постель. Вместо того чтоб проделать это как профессиональную обязанность, он не нашел другого, более приличного, предлога, чем желание посмотреть, не жестко ли спать ребенку. Главное, что эту неуклюжесть он даже и не пытался одеть в шутливую форму. Сказал — и проверил постель с серьезным видом.
При изъятии у нас книжки Солженицына «Август четырнадцатого» немного попререкались с майором, руководившим обыском. На наш вопрос, кем, когда и на каком основании это произведение признано антисоветским, он ничего внятного ответить не мог. Мямлил только, что книга не издана в СССР, а у нас изымают ее в машинописном виде. И высказал еще одну претензию: в ней оказались портреты императора и царских генералов времен Первой мировой войны.
Видя, что с книгой нам придется расстаться, мы с Ларисой сказали майору:
— Таким вот образом КГБ сам способствует размножению самиздата.
— Почему? — недоверчиво удивился майор.
— А потому, — разъяснили мы, — что эту книжку мы себе все равно отпечатаем, раз хотим ее иметь. А уж раз будем перепечатывать, то какая нам разница, в скольких экземплярах? Вы изъяли у нас один экземпляр, а мы сделаем не менее пяти. А ведь вы это делаете при каждом обыске.
