Вторая точка зрения была высказана и горячо защищалась Олей Иоффе и ее матерью. Они высказались в духе всепрощения. Мне кажется, что такую позицию занимать безнравственно, ибо она сама ведет к безнравственности. Такую точку зрения могут иметь люди либо совершенно оторванные от земли, либо намеренно принимающие ее «на всякий случай»: сегодня ты сделаешь подлость, и мы тебя простим, а завтра я ее сделаю и могу заранее рассчитывать на прощение. Она как бы заранее снимает с человека всякую ответственность за любые поступки.
В связи с делом Петра и Виктора в обществе возникло еще и злорадство, которое испытывали те, кто по своей трусости раньше завидовал популярности Якира и других известных инакомыслящих. Они имели случай тыкать пальцем в Якира и друг другу сообщать, хихикая, что, мол, и они не лучше нас.
* * *
Между тем в Тарусе наши дела продвигались в нужном направлении, и покупка половины дома стала вполне реальной. Мы с Ларисой оформление держали в тайне от большинства знакомых из-за опасения, что местные власти могут как-нибудь помешать нам. Марина, хозяйка нашей половины, уже собрала все необходимые для продажи документы, и вскоре мы предстали перед нотариусом. Оформление документов прошло гладко, и мы вернулись от него уже в собственную половину дома.
Я выждал несколько дней и не увольнялся с работы из лесничества. Потом, так еще и не уволившись, я решил обратиться в милицию для прописки в собственный дом. В паспортном столе на этот раз принимала женщина, та самая, которая была в прошлый раз свидетельницей моего разговора с ее начальником. Она меня узнала. Когда я подал заполненные для прописки бланки, она удивленно поинтересовалась:
— Куда вы сейчас прописываетесь?
— К вам, в Тарусу. В собственный дом.
— Как в собственный дом? — она еще больше удивилась.
— Купил и вот теперь переезжаю.
Она пробежала глазами по бланкам, как мне показалось, даже не читая, что там написано, потом попросила меня выйти на время из кабинета и подождать в коридоре.
С моими бумажками она куда-то убежала и явилась минут через десять, велев мне зайти в кабинет.
— С вами хочет побеседовать наш сотрудник, — объявила она мне.
Я не стал ждать ее объяснений и разъяснений по этому поводу и сказал, что не намерен с кем бы то ни было объясняться по вопросам прописки.
— Что вы волнуетесь? — увещевала она. — С вами хотят поговорить, вот и все.
— Мало ли что хотят, — продолжал я свое, — а я вот не желаю ни с кем объясняться по этому вопросу. А если я не имею права жить в собственном доме, то напишите мне на моих бумажках свое решение.
— Ну что вы волнуетесь? — снова запела свою песню она.
И снова я не дал ей договорить:
— Да не я волнуюсь <Обрыв текста на несколько страниц; по всей видимости, на отсутствующих страницах речь шла о прописке и шоферских курсах>.
* * *
В начале марта я отвез Ларису в Москву, в родильный дом. Положили ее в одно из лучших московских родильных отделений при Первой градской больнице в центре на Ленинском проспекте. И для меня наступили дни волнений, которые переживают все отцы. Мы уже заранее договорились об имени: если мальчик, то будет Павел. Для девочки мы оставили два имени: Настя и Анна. Какое из двух будет выбрано, мы так и не согласовали, оставив это до появления новорожденного. Но решать эту проблему нам не пришлось, так как родился мальчик. Первыми мне эту радость сообщили телефонистки местного узла связи. Для меня это и сейчас загадка — как они узнали. Я же ежедневно звонил из Тарусы в родильное отделение и был в курсе дела. Пятнадцатого вечером, после занятий, пришел на переговорный пункт заказать разговор, а меня телеграфистки в один голос поздравляют с сыном. Дозвонившись до родильного отделения, я убедился, что они говорили правду. Только я вошел в дом и спустился в столовую, все еще не опомнившись от нахлынувших чувств, как ко мне ввалились веселые Родыгин и Гинзбург.
Они еще не спустились вниз, я видел только ноги гостей на лестнице, а они уже возбужденно кричали:
— Эй, хозяин, как сына назовешь?
— Договаривались Павлом. — Я не хотел сразу выдавать своей радости и делал вид, что мне еще точно не известно.
