Скоро у меня с капитаном начались недоразумения, так как он не хотел бросать якорь ни у одного из тех мест, которые годились для наших экспериментов. Он хотел проводить каждую ночь в какой-нибудь заболоченной бухте у побережья; нам же, наоборот, нужны были большие рыбы в прозрачной воде, а следовательно, открытое море у коралловых рифов. Через три дня я взял на себя ответственность, и мы бросили якорь прямо над остатками судна, затонувшего у Аты.
Мы договорились, что Билл будет следовать за нами в автомобиле, и я послал на берег баркас с двумя своими помощниками, чтобы забрать его. Через полчаса после того, как отошла лодка, мы увидели приближающуюся к нам со стороны суши широкую сверкающую полосу воды. Еще через несколько минут налетели первые порывы бури, с невероятной остью обрушившейся на нас. Хотя было всего лишь пять часов пополудни, стало темно, как ночью. «Разверзлись хляби Лесные», и на нас обрушились потоки воды.
Быстро растущие волны раскачивали «Эль-Чадру», как ореховую скорлупу. Сквозь дождевую пелену мы видели возбужденных матросов, бросавших еще два якоря, но тросы рвались один за другим. Оживленно жестикулируя, матросы достали из трюма судна еще один якорь. Он висел на двойном тросе, и был для них чем-то священным; воспользоваться им можно было только в случае крайней опасности. Его спустили как раз тогда, когда оборвались два предыдущих. Порвись и он, наша экспедиция на этом и закончилась бы. Вокруг стало темно, как в могиле. Мы сидели на палубе совершенно промокшие, тесно прижавшись друг к другу. Теперь можно было обдумать доводы капитана, предупреждавшего о внезапных бурях, я же раньше думал только о своих экспериментах с рыбами и беззаботно отмахнулся от его предостережений. Чтобы отвлечь Лотту от страшного грохота за спиной, я кричал ей в ухо какую-то чепуху. Мы теперь находились всего в сорока метрах от рифа, через который с диким ревом перекатывались волны. Буря прижимала нас прямо к рифу. Наша лодка была у берега, но и она уже не смогла бы помочь. На «Эль-Чадре», на лодке или вплавь — все было бы перемолото в рифах бушующими волнами, как жерновами.
Другими глазами взглянули мы теперь на лежащие под нами остатки судна. На его палубе, в этом красивом коралловом саду, вероятно, когда-то сидели такие же жалкие фигуры:. Возможно, они тоже надеялись на последний якорь, удерживавший их судно.
Медленно, очень медленно тянулась ночь. Все новые порывы бури налетали на нас. Но постепенно она выдыхалась. Хлещущий, барабанящий дождь ослабевал. Когда наступило бледное утро, мы посмотрели друг на друга и на поле брани, в которое превратилась палуба. По серому грязному морю, сглаженному дождем, катились высокие волны, грузно и широким фронтом переваливаясь через риф. Матросы лежали внизу, в трюме, и спали как убитые. Они всю ночь провели у троса, следя за тем, чтобы он не перетерся и не лопнул при внезапном порыве ветра. Раскачиваясь на волнах, «Эль-Чадра» охала и стонала. Ей было лет сто, и она недвусмысленно давала понять, как мало довольна она мной и моей затеей.
Около десяти часов прибыла лодка с Биллом — он уже поймал три рыбы. Ночь они провели частью в автомобиле, частью под ним. По просьбе капитана, мы нырнули за потерянными якорями и с трудом срастили тросы. В полдень подняли паруса и отправились назад в Порт-Судан.
Следующей нашей целью я избрал район острова Макауа, в шестидесяти милях севернее. Мы могли бросить якорь под защитой острова, там была прозрачная вода и, вероятно, достаточно рыб. Снова мы медленно заковыляли вдоль побережья. На полпути наш покой был внезапно нарушен.
Из трюма судна послышался резкий крик. Команда, толь ко что мирно распивавшая кофе, превратилась в орущую толпу, в центре которой бушевал наш переводчик О'Шейк. Он как сумасшедший наносил во все стороны удары; на губах выступила вода. Наконец, его одолели и связали. Мы увидели, как капитан поднял с палубы нож.
Махмуд вращая глазами, объяснил нам, что О'Шейк принял какой-то наркотик и хотел убить меня. Почему меня, так и не удалось установить. О'Шейк был симпатичный парень, остроумный и сообразительный, мы все его любили. Нанялся он к нам еще в Суакине. Только позже мы узнали, что многие местные жители употребляют наркотики. Как нам выразительно объяснил Махмуд, О'Шейк носил его под языком.
