Брибри слушал восторженно и что-то изящно чертил пером в памятной книжке. По окончании сонаты представил на суд Лоло новые строки, показавшиеся герцогу де Конти сущим бредом, но Камилю де Серизу и Ремигию де Шатегонье понравившиеся. Дю Мэн, который не мог срифмовать и двух строк, пришёл в неописуемый восторг. Аббат же счёл стихи талантливыми, но отвратительными.
…Замок гордый
уступом в реке и навершьем в небе
купает донжона гранитный гребень,
утлой лодчонкой правлю в стремнине дикой
в пучину спускаю невод, ввысь испускаю крики.
В алчном пожаре страсти сгорают пылкие стоны,
тонкие сети с плеском в глубоком затоне тонут.
Весла взрезают воду, душу кромсают плачи,
частые вздохи чаще
тончайших сетей рыбачьих…
Весла яростно рубят волн голубые грани,
я, из сил выбиваясь, пылом твоим изранен.
Бледный утопленник! — лягу в пучины чёрное днище —
меня в темноте желанный, спасительный жезл отыщет…
Бог весть почему, но все, кто слышали стихи, покраснели. Впрочем, всё, что писал де Шомон, несло отпечаток яркого дарования и смущающей двусмысленности. Говорил ли он о «воротах града Иерусалима, принимающих владыку», или о «чёрном бездонном колодце», на дне коего — «упоение гнетущей жажды», или о «скипетре царя, пронзающем мрак пещерный меж валунов округлых…», или описывал «жилища мрака, гроты, рудники, пещеры тёмные и хладные могилы…» — всем почему-то казалось, что он говорит непристойности, а аббат Жоэль и вовсе не мог отрешиться от мысли, что все эти цветистые образы являют собой мерзейшие аллюзии на богопротивный и противоестественный акт содомский. Похоже, банкир Тибальдо думал также и морщился, герцог оставался безучастен, но маркиза была в восторге.
Лоло окинул Брибри взглядом, от которого аббат внутренне содрогнулся, и снова заиграл.
Реми де Шатегонтье, прогуливаясь по гостиной, подошёл к Люсиль де Валье и что-то тихо спросил. Аббат заметил, что в отличие от других девиц мадемуазель никогда не шарахалась от уродства виконта, смотрела на него скорее с равнодушным вниманием и даже некоторым интересом. Сейчас, в ответ на слова его милости, она лишь вяло покачала головой и произнесла несколько слов, которые из-за звучавшей музыки разобрать было нельзя.
Аббат при этом удивился одному странному обстоятельству. Он посещал салон маркизы уже на протяжении полугода, приходил довольно часто, и часто слышал стихи барона де Шомона, иногда — по настойчивой просьбе маркизы — читал и Тибальдо ди Гримальди, временами кое-что сочинял и Руайан. Но никогда и ничего не писал Камиль де Сериз, а между тем они в былые времена были соперниками по перу. Он осторожно поинтересовался этим у маркизы де Граммон, но удивил её. Её сиятельство пару раз читал что-то, обронила она, но столь невыразительное и несколько… вульгарное, что больше она к нему с подобными просьбами не обращалась.
Аббат удивился тогда, но промолчал.
Тибальдо ди Гримальди, безупречно попадая в мелодический ритм Руайана, негромко бормотал:
De la déstruction tout m'offre des images.
Mon oeil épouvanté ne voit que des ravages;
Ici, de vieux tombeaux que la mousse a couverts;
Là, des murs abattus, des colonnes brisées,
Des villes ambrasées;
Partout les pas du Temps empreints sur l'univers.
И прикрыв глаза, начал гусиным пером дирижировать исполняемой Лоло новой увертюрой.
Люсиль де Валье вообще не любила музыку, тем более, в исполнении таких уродов, как Шарло де Руайан. Она придвинулась ближе к камину, протянув к нему руки, словно желая согреться, и вскоре ей удалось оказаться возле аббата де Сен-Северена, рядом с которым пустовало кресло. Старуха де Верней, заметив её ухищрения, усмехнулась, смутив аббата, а виконт проводил Люсиль взглядом, исполненным какой-то брезгливой скуки. Аббат с бесстрастным лицом гладил пальцами переплёт Библии: навязчивость Люсиль, особенно усилившаяся в последние две недели, тяготила. Что ей нужно, силы небесные?
Излишне длинные ресницы отца Жоэля были опущены, их тень ложилась на четко очерченные скулы. Девица в упоении разглядывала красавца аббата и боялась вздохнуть, представляя его в своей постели. Иезуит, не слыша ожидаемых заигрываний, поднял глаза на мадемуазель, без труда постиг её мысли, покраснел, и тем внимательнее стал прислушиваться к игре музыканта.
