В августе 1923 года в одном из казачьих поселков Трехречья Ивана вдруг окликнул некто худой и высокий, заросший длинными волосами и редкой всклокоченной бородой, в шароварах с красными выцвевшими "сибирскими" лампасами.
- Позвольте спросить вас господин хороший, а вы случайно в 9-м сибирском казачьем полку в германскую не служили?
- Как же, служил,- Иван, одетый по дорожному, в свою очередь пристально вглядывался в заросшее, изборожденные морщинами и оспинками, лицо казака, которое тоже показалось ему отдаленно знакомым.
- Сотник Решетников... Иван Игнатич... верно?
- Да был я тогда сотником. А вы уважаемый... вроде знакомы, а не припомню,- Иван напрягал память, но толща случившегося и пережитого за последние годы не позволяла вот так сразу вспомнить однополчанина, к тому же очень сильно изменившегося внешне.
- Вахмистр Савелий Пантелеич Дронов... неужто, не помните?- с некоторой обидой подсказал казак.
- Дронов!... как же... прости брат, не признал. Да тебя немудрено и не признать...
Со стороны казалось неестественным, что по городскому одетый в кепку, пиджак, бриджи и сапоги, хорошо выбритый и подстриженный господин приказчик вдруг ни с того, ни с сего начал обниматься с местным казаком... А у казака всего то и казачьего, разве что шаровары, а так оборванец-оборванцем, нечесаные космы, рубаха в заплатах, на ногах драные чирики... Определив по внешнему виду бывшего вахмистра, что тот, видимо, материально не процветает, Иван, прежде чем согласится пойти к нему в хату, отметить встречу, зашел в местную лавку и купил хорошей чуринской водки "Жемчуг". Он не хотел отмечать встречу с однополчанином, с которым прошел германский фронт, подавление киргизского восстания, поход в Персию и назад, ташкентское разоружение... местным мутным самогоном.
Савелий Дронов в составе полка "Голубых улан" отступал от Новониколаевска до Ачинска. Потом в ходе арьергардных боев они прикрывали отход каппелевских войск. Терзаемый холодом, голодом, тифом полк несколько раз был окружен партизанами и регулярными красными частями. Остатки полка в январе двадцатого года по льду перешли Байкал, после чего вахмистр сильно простудился и заболел. Тем не менее, давление наседающих красных стало уже не столь сильным, потому раненых и больных белые уже не бросали. Госпиталь, в котором оказался Дронов, размещался в одной из забайкальских станиц, которая в конце двадцатого года почти полностью переселилась за границу, в Трехречье. Так вахмистр из Усть-Каменогорска оказался здесь, нашел вдову-казачку и вот уже третий год жил у нее в примаках.
Однополчане выпили, вспоминали совместную службу, общих знакомых, вспомнили как в Ташкенте казаки не выдали большевикам своих офицеров, где кто кого видел, кто жив, кто убит, про кого ни слуху, ни духу...
- А я, Савелий Пантелеич, наслышан, что ты принимал активное участие в подавлении большевистского восстания в усть-каменогорской тюрьме и там сумел отличиться. Это мне брат жены говорил, ты же там вместе с ним воевал?
Услышав упоминание о Володе Фокине, Дронов сразу помрачнел и, выдержав паузу, спросил:
- А ты Иван Игнатич в Харбине-то с супругой?... Смог ее вывезть?
- Да, еле добрались, через весь Китай, вспомнить страшно. Но сейчас, слава Богу, более или менее устроились. В Харбине будешь, заходи в гости, и жену привози... Постой, ты же я помню женатый был, жена-то что в Усть-Каменогорске осталась?- спросил Иван, понизив голос, чтобы не услышала хозяйка дома.
- Да... там в усть-каменогорской станице и двое сыновей старшему уже вот шестнадцать должно быть, а второму тринадцать. Ничего про их не знаю... как и что, живы, али нет. А вы-то с супругой как, о Володе-то знаете что-нибудь?- осторожно осведомился Дронов.
- Да нет... Никаких известий, только и знаем, что отца ее и брата моего красные в Усть-Каменогорске расстреляли. А про Володю ничего, разве что только когда кадетский корпус эвакуировали он со своим другом, как и большинство старшеклассников в Омске остался. Это мне в прошлом году, когда я во Владивостоке побывал, его бывший офицер-воспитатель сообщил, - Иван, приглядевшись к однополчанину, заподозрил, что тот явно, что-то знает.- А ты что Пантелеич, может слышал, что о нем?
