Вот таким образом добрые волшебницы раздвоились. Так они поделили свои жизни, словно сутки — на день и ночь. Так что правильнее было называть их не Виллина и Стелла, а, скажем, Вильгема и Бастелла.
И никто даже подумать не мог, что в действительности скрывается за добротой волшебниц и почему они с таким непонятным равнодушием относятся к царящему в Голубой и Фиолетовой стране произволу, почему никогда не вмешиваются в дела своих злобных соседок, почему не покончат с ними раз и навсегда.
Порой случались досадные проколы. Иногда какой-нибудь особенно назойливый Болтун, чрезмерно утомивший правительницу своим многословием, вдруг испуганно замолкал, увидев, как искажается вдруг в кошмарной гримасе юное лицо Стеллы, как загораются злобным огнём её чудесные лучистые глаза, а нежные изящные руки скрючиваются в изуродованные подагрой старушечьи лапки.
Или Виллина, не выдержав бесконечного молчания своих жёлтокафтанных подданных, вдруг срывалась на пустом месте и, прохрипев не своим голосом «Сусака, масака!», шваркала об стену посохом и вздымалась пугающей тенью над упавшими в спасительный обморок служанками. Или же уставшая орать и запугивать Гингема присаживалась вдруг на скамеечку, улыбалась тихой умильной улыбкой (от которой Жевунов охватывал мертвящий ужас) и застывала, любуясь порхающими над цветочными полянами бабочками. А уж когда одноглазая Бастинда вопрошала вдруг нежнейшим хрустальным голоском: «А не выпить ли мне розового чая?», у служанок Мигуний случалась настоящая истерика.
Нельзя не признать, что при всём при том настоящими злодейками наши двуличные особы всё-таки не стали. Видимо, воспитание не позволяло им переступить ту невидимую черту, которая превращает злобного правителя в кровавого тирана. Присмотревшись повнимательнее, любой может увидеть, что злые и страшные повелительницы Голубой и Фиолетовой страны ничего такого слишком уж ужасного за всё время своего правления не совершили. Ну притесняли, ну ругались и проклинали, ну заставляли платить дань (смешную, если разобраться), ну пугали своих подданных до дрожи… И всё! Это, конечно, тоже очень плохо, но как-то… по-сказочному плохо. Ненастоящие они были злодейки. Искусственные.
Но, тем не менее — они были.
Так не могло продолжаться бесконечно. Во-первых, всё когда-нибудь надоедает. Даже такая разнообразная добро-злодейская жизнь. А во-вторых, у обоих волшебниц за прошедшие века накопилось слишком много претензий друг к другу, в основном, разумеется, надуманных. Но тёмные стороны их волшебных душ делали своё недоброе дело. Когда Виллина была Гингемой, она на полном серьёзе подозревала Стеллу в коварстве. Точно так же, преображаясь в Бастинду, Стелла начинала видеть в жёлтой старушке своего главного врага, которого необходимо опасаться и от которого неплохо было бы как-нибудь избавиться.
Кроме того, Виллине не давала покоя принадлежащая Стелле Золотая шапка (золото к золоту, а как же иначе!), а Стелла спала и видела себя последней и единственной владелицей серебряных башмачков (надоело летать на Обезьянах — долго, несолидно, неудобно!). И чем дальше, тем сильнее им этого хотелось.
Напряжение в Волшебной стране нарастало, зависть успешно подтачивала даже и светлые стороны наших двуликих владычиц… И тут появился Гудвин. Надо ли говорить, что появился он не сам по себе. Это было дело рук Виллины. Она решила ввести в игру нового игрока, который должен был помочь ей справиться с соперницей.
Идея была не слишком удачной, но в результате в центре страны вырос великолепный Изумрудный город. Виллина видела его своей будущей резиденцией, своей столицей, из которой она будет править всей Волшебной страной (после того, как успешно разберётся со Стеллой).
Гудвин не был волшебником. Великий и Ужасный на самом деле был великим трусом. И он ужасно боялся Бастинду. Но он исправно исполнял свою роль, надеясь в итоге получить обещанное вознаграждение, мечту жизни — бакалейную лавку в Канзасе. Что ему в итоге и удалось. Ему не нужен был изумрудный трон, ему милее был деревянный прилавок и небольшой круг постоянных клиентов.
