На помосте посреди площади громоздилась железная клетка, вокруг толпился народ. Рядом с помостом на тяжёлых козлах стояла рама с натянутым холстом. Ветер вздувал парусом холст – и хлопал им, и хлопал, как заводной.
Рысь и Мураша, одетых в серые плащи с башлыками, вели четверо; каллариэль шёл впереди и сбоку, как бы сам по себе.
Они обогнули помост, обошли холст и сразу увидели всё.
На холсте нарисована была страшная волосатая рожа с приплюснутым носом и узкими тарскими глазками, налитыми кровью. Окровавленная пасть с кривыми грязными зубами раздирала себя в крике. На гонорском и рохатском – надпись: «УРУКХАИ» – и ниже: «Не дразнить, не кормить».
В клетке, одетые в шкурьё, сидели мужчина и женщина. Вернее, мужчина стоял, вцепившись в прутья…
– Беляна, – сказала изумлённо Рысь. И ударила воплем: – Беляна!!!
Все посмотрели на них. Все, кроме той, что сидела за прутьями.
Каллариэль что-то сказал стражам, и Рысь подвели к самой клетке. Мураш пошёл следом, его не удерживали.
Да, Беляна. Волосы сгорели и брови. И в глазах уже не смерть плавает, а тупость, безумие и злоба. Как у дикой свиньи…
Мураш сделал несколько шагов, чтобы увидеть лицо второго. Споткнулся от узнавания.
Это был Мамук. Тысяцкий Мамук. То же безумие в красных глазах, голова перетянута ремнём…
Значит, ходили они за припасами. Ходили! Значит, не даром мы… и свою часть дела мы сделали, а всё прочее – как боги решили, так оно и есть. Так оно и есть…
– Пойдём, – сказал Мураш Рыси. Та кивнула.
Они пошли на толпу, и толпа послушно раздалась.
Рысь остановилась на миг, присела. Подобрала с камней полураздавленную мягкую булочку, повернулась – и бросила в клетку, как раз на колени сидящей Беляне. Та подхватила хлеб, вцепилась зубами.
– Вот теперь пойдём, – сказала Мурашу. И усмехнулась.
Они отошли шагов на тридцать, когда сзади закричали.
– Это было бессмысленно, – сказал каллариэль, – не эта женщина, так другая… Таких клеток будет много. В каждом большом городе. А потом их повезут по небольшим…
Рысь уже привычно перевела, и Мураш кивнул:
– Не сомневаюсь.
– Я не понимаю вас, – в голосе каллариэля вдруг прозвучали какие-то человеческие нотки. – Вы не просто побеждены, вы уничтожены. Обесчещены навсегда. Но ведёте себя так, словно ничего этого нет…
– Объясни ему, – сказал Мураш – и откинулся к стене. Каллариэль пришёл вместе с ними в их камеру, дверь осталась открыта, за дверью держалась стража.
Он, собственно, не знал, что говорит Рысь. Может, вплетает ему какую-нибудь древнюю легенду. При царевича Игошу, который отомстил за смерть отца, всего лишь войдя с обнажённым мечом в дом дяди-убийцы – его зарубили на пороге, а потом понемногу поубивали друг дружку… Попробуй им объяснить, что в итоге, победив, они проиграли? Они проиграли сейчас и будут проигрывать впредь. Даже если они завоюют весь свет. Весь свет – всё то, что есть за окоёмом.
Дальше-то что?
Чтобы разбить нас, они громоздили ложь на ложь, нарушали договоры и запреты, били в спину. Они изуродовали мир и наплодили в нём чудовищ… не задумавшись даже, что заменяют его, этот мир – древний, сложный, непонятный и довольно страшный, который им мешал, их не устраивал, – новым, они его на ходу лепили, стараясь подрезать всё под себя, но это то же самое, что строить дом, живя в нём, или кроить и шить кафтанец прямо на себе… мир с иной магией и с иными законами, которых они сами толком не знают и по высокомерию своему узнают не скоро. Сто лет они будут урукхаями пугать непослушных детишек, а потом эти детишки начнут играть в урукхаев, а потом урукхаи соберутся где-то в тайном месте и растворятся в ночи – поначалу только для того, чтобы нападать сзади и разрывать когтями горла…
Ты старый, каллариэль, и знаешь, наверное, в сто раз больше меня, и видел всего раз в двести больше – но самых простых и понятных вещей ты не понимаешь. Ну, извини.
