И на последней страничке: "Хоронить без слез. Рядом с мамой.
Ваш отец".
Тогда же я верил -- или хотел верить? -- в относительно благополучную жизнь отца и продолжал ездить на Север.
Вскоре отец прислал мне в Мурманск письмо, в котором спрашивал, пойму ли я его правильно, если он сойдется с одной пожилой женщиной, чтобы вместе коротать старость. Нет, он не забыл мать, просто он видит, что я уже взрослый, стою на ногах, остальные дети тоже взрослые, у них свои семьи, а одному ему тяжеловато. Невесело как-то. Поймешь ли ты меня правильно, сын?
Я ответил, что пойму его правильно.
Так через семь лет после смерти матери у отца появилась Полина Ивановна. Отцу оставался год жизни...
Вера настирала и нагладила отцу белье, помогла собрать чемоданы, и Удилов отвез их на Красную улицу, где в просторной комнате с окнами во двор тихо жили Полина Ивановна -- одинокая женщина, похоронившая двух мужей.
Теперь в гостях у отца бывал только я; сестры как-то затаились и, когда по весне отец с Полиной Ивановной поселились на даче, хором заговорили о ее видах на нашу избушку и отцовскую пенсию. Они вроде даже помирились на этой почве и попытались втянуть в компанию по осуждению Полины Ивановны и Феликса, но тот послал их подальше и сказал, что они должны благодарить бога, что отец устроил свою старость и у него есть кому сходить за лекарствами. "Вы же, засс..., не сходите! -- долбанул их Феликс и посоветовал прочитать "Короля Лира": -- Только в переводе Маршака..."
Сестры притихли. Высказать свое мнение отцу они, слава богу, не решились.
Я перестал ездить в командировки, устроился электриком на завод и твердо решил покончить с хвостами в институте, из которого меня уже трижды грозились отчислить: по разу на каждом курсе.
Удилов косился на меня, словно я был ему чего-то должен, и здоровался, скривив губы. Коробочки с моего стола ему пришлось убрать.
Жилось тоскливо, и я стал подумывать о женитьбе. Мне шел двадцать второй год.
С моей первой женой меня познакомила Вера.
Когда я приходил под утро домой, Вера, накинув халат, выходила ко мне на кухню и начинала расхваливать мою будущую жену, с которой она вместе работала. "А ты бы знал, какая она хозяйственная! -- всплескивала руками сестра, пока я ел оставшуюся от племянников кашу. -- Какие она пирожки печет! Какие у нее славные родители! Интеллигентные люди, с положением. И сама она такая домашняя, уютная..." Я глупо ухмылялся и говорил, что знаю, какая она уютная. И про пирожки знаю.
На работе сестра расхваливала меня: учится в институте, не пьет...
Женившись, я переехал к жене. Провожая меня, Никола расчувствовался и чуть было не подарил мне чучело крота.
"Ты только не выписывайся из квартиры, -- сказал мне на свадьбе Феликс. -- А то снимут с очереди. А так лет через пять что-нибудь получишь. -- Он оглядел танцующих и тихо добавил: --Мужчине всегда нужен простор для маневра, учти! Я же вот не выписываюсь". И пошел приглашать мою тещу.
Когда я привез жену, чтобы показать ей нашу дачу, и отец стал нахваливать ей природу и воздух, а потом, желая, очевидно, поразить, подвел к погребу и сказал, что после войны в нем умещалась вся наша семья, восемь человек, она покачала головой: "Ну, вы даете!..", напомнив мне лейтенанта в военкомате.
Мы развелись уже после смерти отца.
Последнее время отец грустил, что дети редко бывают на даче и не всегда собираются в день памяти матери. Но тут же находил оправдание тому: "У девчонок наших семьи, дети. Хочешь, да не вырвешься, -- он срезал цветы с клумб и передавал мне для букета. -- Юрка на гастролях. Феликс в командировке. Ничего, мы и вдвоем сходим. Подожди, еще ромашек возьмем".
Полина Ивановна засовывала отцу в карман валидол, поправляла галстук, и мы с ним неспешно шли по лесной дороге к кладбищу.
На обратном пути он рассказывал мне разные истории.
Отец бодрился до последнего. Возможно, он хотел подбодрить меня.
Когда его привезли в больницу, он на мгновение пришел в себя и, сжав мою руку, пообещал выжить. "Пустяки, выберемся, -- он прикрыл глаза, но руку не отпустил. -- Ты помнишь дома, построенные дедом?.."
