Алина разбудила Антона без пятнадцати пять и с испуганными глазами рассказала, что произошло в интернате. Ей позвонила дежурная и попросила помочь в поимке сбежавшей девочки и мальчика, неведомо каким путем ставшего убийцей. Антон, еще не соображая, позвонил в казармы и просил выслать к нему машину, а в детдом – оперативную группу.
Через полтора часа выяснили, что же все-таки произошло – не то, что выдумала вначале девочка и раненый мальчик, – а правду, изложенную другими детьми и потом все-таки давшими показания истинными виновниками. Выяснил Антон и то, куда могли направиться дети. Один славный мальчуган поведал ему то, что раньше дети жили к северу от города в каком-то особняке. Оперативники с ним во главе, оставив Алину в интернате, чтобы потом она могла доложить Ханину и Дантесу, ринулись за детьми. К обеду они их настигли в десяти километрах от города. Причем у пацана, державшего за руку девочку, в другой руке, без сомнения, угадывался ствол.
Заслышав автомобиль, дети бросились в лес. Антон велел группе следовать за ним. Развернувшись в цепь, пятеро оперативников и Рухлов начали движение к лесу. Они не сделали и пятидесяти шагов, как из леса по ним шарахнуло. Один оперативник свалился, хватаясь за живот. Остальные присели.
Скорбя о раненом, Антон крикнул:
– Не стреляйте, я иду один. Дети, давайте поговорим. Я уже все узнал и о том, как над вами издевались, и об остальном. И мне искренне жаль вас. Но нам надо поговорить. Вы слишком многое натворили…
Он встал и, рассчитывая, что по нему не будут стрелять, направился к лесу, оставив оперативников в траве. Но не тут-то было. Еще один дымок из леса и последовавший грохот. Антону почудилось, что сама смерть его коснулось холодной рукой. Он не стал пригибаться, а просто повернулся и пошел к своим. Что толку говорить с теми, кто не говорит, а стреляет? И что толку стрелять по тем, на кого все равно рука не поднимется? Раненого погрузили в машину и поспешили обратно в город.
…После доклада Ханину Антон был в тихой скорби. А Ханин, казалось, вообще страдал:
– Значит, они весь свой путь проделали, чтобы над ними тут поиздевались?
Антон посмотрел на Алину и пожал плечами.
– Слышь, Алин, расскажи мне… – начал Ханин, – как такое могло произойти в доме, который создавался для детей. Для любви, для нежности. Для тех, кто потерял родителей. А? Куда смотрели твои воспитатели? Как они допустили такое…
Алина, сдерживаясь, попыталась объяснить:
– Такое случается в детской среде. И иногда воспитатели просто бессильны.
– Но, насколько я понял, для этого были созданы предпосылки. Ночью дежурные спали. А детей в это время… Я даже не знаю слова… Наверное, насиловали? Да? Ведь ЭТО насилие? Да?
– Да, это насилие… Да, за них никто не заступился… Кроме других маленьких детей.
– И что мне делать с тобой, твоим интернатом, твоими отмороженными бабищами, которые это… скажем, они соучастники этого насилия.
– Не знаю, – коротко ответила Алина.
Ханин, тяжело опираясь на палку, поднялся и подошел к окну.
– Детей не преследовать… – сказал он наконец. – Пусть уходят. Этот город не принес им ничего, кроме боли и страдания. Может, в том особняке они успокоятся и простят людей. Пацана того… урода… похоронить и забыть. Остальных детей, кто в этом участвовал… Что с ними делать?
– Ничего… Именно они, поглядевшие на смерть, больше ничего никогда не сделают… – сказал Антон.
– Нет. Я требую наказания, – сказал Ханин. – Если бы они просто нечаянно убили тех двоих, я бы, может, и подумал простить. Но они глумились и насиловали их целую неделю. Девочку отправить на казарменные кухни работать. Раз она уже может так издеваться, значит, уже взрослая. Даже чересчур. Выделить ей квартиру. Пацана, когда из госпиталя выпишут, в поисковики. Разведчиком. Пусть тоже пользу приносит, а не гадит, где живет. Дальше… Воспитательниц, которые в тот день продрыхли, выгнать к чертовой матери.
