можно!
Зозуля допил пиво, крутнул ус и помчался к Светлане.
– Пожалуйста, танго! – попросил он баяниста.
На полуноте оборвался вальс, и раздались звуки замедленного танго – персональная просьба председателя колхоза.
– Разрешите, – Зозуля остановился перед Скрипичкиной.
– Пожалуйста, – протянула ему руку Светлана.
Танго – единственный танец, в котором Зозуля умел кое-как передвигать ноги, и этот танец он хотел станцевать с некоронованной королевой вечера Светланой Скрипичкиной.
Конферанс вел Жора Лукьяненко. Он с завидной непринужденностью держался на сцене. Его нисколько не смущали сотни глаз, устремленных на него. Было ясно – он рожден для эстрады.
– Бетховен. «Крейцерова соната», – объявил он. – Исполняет на скрипке тракторист Гоша Сапегин. Партию фортепьяно ведет агроном Петр Дмитриевич Машаркин.
Сапегин выходит на сцену и неумело раскланивается. На его лице написаны робость и смущение. Жора подбодряет его взглядом.
Но вот смычок коснулся струны, и словно порывистый ветер ворвался в зал-. Страстная, полная мужества музыка наэлектризовала людей. На секунду застонала скрипка, словно умоляя о чем-то, и снова маршевый победный взлет. Мелодия скрипки привольно разливается по залу, за ней повторяет мотив фортепьяно. Бурные вспышки и мимолетная грусть – все воплощено в «разговоре» двух инструментов.
– До чего замечательно, – шепчет на ухо Волкову Гена Сафонов, – прямо-таки артист…
– Отвяжись,-бросает Волков односложно.
Музыка расстроила его. Да и Светлана сидит рядом с Игорем, это тоже не ускользнуло от его взгляда. Будет после этого хорошее настроение!
А музыка продолжает петь о жизни, о счастье, о радости всего земного.
Музыкантам хлопали долго – ладоней не жалели. Гоша Сапегин засмущался и, кивнув торопливо головой, покинул сцену. Это было первое в его жизни публичное выступление, и; он еще не привык к аплодисментам.
– Минуточку внимания, – Жора поднял руку и подождал, когда установится тишина. – Даю справку. Гоша Сапегин заканчивает
десятый класс вечерней школы. Тракторист по специальности, скрипач по призванию. В нашем колхозе все свое. Свои музыканты и свои поэты, свои композиторы и свои лекторы…
– Жора, – протяжным голосом спросил Машаркин, вставая из-за фортепьяно, – при чем же тут лекторы?
– Как при чем?! – повернулся к нему Лукьяненко. – Свой лектор в колхозе просто таки необходим. Как, Сергей Федорович, поддерживаете идею насчет лектора? – обратился Лукьянеико к сидящему а зале Зозуле.
– Поддерживаю, – ответил председатель колхоза, хотя и не сообразил еще, для чего колхозу собственный лектор. «Ну уж наверное Жорка что-нибудь придумал».
– Вот видишь, – обрадовался Лукьяненко, – все за.
– А-а-а, понимаю, – поднес палец к голове Машаркин, – это для того, чтобы мы умели не только слушать лекции, но и понимать?
– Совершенно верно. Это просто необходимо. Помнишь, как нам недавно читали лекцию- «Мораль и эстетика»?
– Помню, конечно.
И Машаркин, надев на нос пенсне, менторским, тоном произнес:
– Товарищи члены общественного коллектива, именуемого колхозом! Чтобы рассмотреть данный вопрос с точки зрения диалектики, то диалектическая концепция анализа, в связи с примитивной эстетикой, будет являться идейной базой данного вопроса. Итак, товарищи члены общественного коллектива…
Зал вздрогнул от хохота. Машаркин снял пенсне -и спрятал его в карман.
– Вот так, примерно, нас просвещал городской лектор.
– Но наш сторож, дед Кузьма, ему тоже здорово ответил, – улыбнулся Лукьяненко а отыскал глазами деда.
– Что дед Кузьма?! – прокричал с места сторож и заерзал на стуле.
– Я говорю, правильно вы тогда выступили, – через головы сидящих повел с ним разговор Жора.
– Что я ему сказал? – насторожился дед.- Я ж ни на какой лекции не был.
Но зрители уже не слушали деда Кузьму и торопили Лукьяненко. Что он там сказал?!
Лукьяненко откашлялся и скрипучим голосом деда Кузьмы произнес:
– Товарищи! Оно пошто поди конешно, ежели дескать, так сказать. В самом деле почему? То оно не што – либо как, и не как – либо што, а то случись иное дело и – пожалуйста. У мене – всё. – Вот что сказал наш дед Кузьма. Выступил не хуже городского лектора.
