– Даю.
Живописцы, окуните ваши кисти
В суету дворов арбатских
и в зарю,
Чтобы были ваши кисти, словно листья,
Словно листья,
словно листья
к ноябрю.
Игорь еще раз подивился мастерству исполнения Лукьяненко.
Что-что, а подавать слова Жора умел.
– Булат Окуджава.
– Он самый, – удивился Лукьяненко быстрой разгадке, – а это?
Ты мерцаешь
многие сотни веков,
Марс,
планета мечтателей и чудаков.
Марс -
обитель таинственных Аэлит…
– Роберт Рождественский, – без всякого труда назвал поэта Мартьянов. – Теперь слушай ты.
Ваш выход, артист.
Ваш выход.
Забудьте
усталость и робость.
Хотя не для вас ли вырыт
зал, бездонный, как пропасть?
И вам по краю, по краю,
по очень опасной грани, по грани,
как по канату, с улыбкой двигаться надо…
Ваш выход, артист…
Нравится?
– Здорово. Кто?
– Тоже Рождественский.
– А я почти ничего не читал Рождественского, – признался Лукьяненко. – Попадется, обязательно прочту. Здорово он об артистах…
– А что ты вообще читаешь? – полюбопытствовал Игорь.
– Недавно «Трех товарищей» прочел. Мировецкая книжка.
– А Толстого, Паустовского, Пушкина ты любишь?
– Пушкина? – Лукьяненко задумался.
Когда-то давно, года три назад, вот так же, как и сейчас, зашел разговор о литературе. О поэтах. И .кто-то спросил тогда Жору:
– А Пушкина ты любишь, артист?
«Артист» ничего не успел ответить, вместо него вмешался Кирюха и безапелляционно заявил:
– Пушкин – это пройденный этап. Евтушенко – сила, Окуджавка (он так и сказал – Окуджавка) – сила, Вознесенский – сила,-и тут же процитировал:
Я – семья,
во мне, как в спектре, живут семь «я»,
невыносимых как семь зверей,
а самый синий
свистит в свирель!
По всему было видно, что Пушкин обществом тунеядцев и стиляг не принимается. Видно, останется Александр Пушкин во веки веков мерилом чистоты душевных устремлений и побуждений. Как насыщенность химического раствора проверяется на лакмусовой бумажке, так и человек проверяется на Пушкине.
– Не знаю. Когда-то любил. А сейчас привык считать, что Пушкин не современен. Белль, Хемингуэй, Ремарк, все, но только не
Пушкин, – ответил Лукьяненко.
– А ты знаешь, – сказал Мартьянов, – ты не одинок. Это довольно распространенное мнение среди… – Игорь хотел сказать «среди таких, как ты», но, смягчив удар, сказал,-среди некоторой части нашей молодежи. Знаешь, я переписываюсь с одной девушкой. В общем, кто и что она, тебе знать не обязательно, а вот кусочек ее письма я тебе дам прочесть. Как раз об этом пишет. Хочешь почитать?
– Конечно, – сказал Лукьяненко и протянул руку за письмом.
– Вот отсюда читай, – показал пальцем Мартьянов.
«…Прочла с интересом «Слово о Пушкине» Твардовского на юбилейных торжествах, – читал Жора. – Хорошо было сказано, без юбилейного слюнтяйства и патоки, с настоящей живой тревогой за литературу. Недавно был у меня разговор с одним молодым парнем (однаконе зеленой молодости). Он с горячностью сказал, что последние годы читает только современное, преклоняется перед Ремарком, потому что этот писатель будто бы помогает очень многое понять в его сегодняшней жизни. «А вот за Пушкина меня не заставишь взяться!» А я во время этого нашего разговора повторяла про себя: «Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы…» И это – как музыка, как мелодия, которая приходит сама по себе, с которой иной раз встаешь утром. От нее невыразимо хорошо, даже сердце замирает!
И еще, знаешь (в который раз!), поразилась я гению Белинского. Этот человек – душа мне до боли близкая. Каждое движение его мысли мне по-человечески понятно, даже его заблуждения, но как он понимал все, до чего могуче мыслил! Подумать только: он сказал, что Пушкин никогда не умрет потому, что он – явление не статичное, а вечно развивающееся; каждое поколение, каждая эпоха будут в нем нуждаться. Он родился на века вперед. Беливежий – тоже. Читать его спокойно невозможно. Я, например, не могу. На меня со страниц его статей смотрят его горящие глаза. Поразительный человек…»
– Хватит читать, – отобрал Мартьянов
письмо, – дальше не о Пушкине.
– Да, здорово пишет девушка, – поднял на Игоря глаза Лукьяненко, – мне таких писем никто никогда не писал. И вообще серьезно о литературе разговаривать не приходилось. Все
