…во всяком случае, война начнется не с меня.
Я могу отказаться от всяких поисков и залечь на дно. Пока.
— Герр Мюллер, — начал я, — ваше предложение очень лестно и интересно. Но открытое противостояние с этими людьми, которые стоят за Хирнштайн… Это противостояние очень опасно для всех, в том числе, для всей нашей страны. Поэтому я не хочу быть замешан в такие дела. Я искал ее по личным причинам, но с вами я сотрудничать не могу.
— Подумайте, герр Оттерсбах, — почти ласково настоял мой визави, — дело не только в деньгах, которые вам предлагают, и от которых странно отказываться. Дело именно в опасности, о которой вы говорили. Я не говорю о патриотизме, в наше время это немодно. Но предотвратить серьезные бедствия, во имя жизней миллионов людей! Ваш отказ сотрудничать с нами могут расценить как предательство. Вы занимаете сторону врага. Последствия для вас могут быть малоприятными.
Почему-то вспомнился мой предок, антифашист Вернер Оттерсбах. Анквилла. Я усмехнулся.
— Ничего. К последствиям я готов.
— Вы выросли в мирное безмятежное время, в одной из самых благополучных стран мира, — задумчиво-размеренно заговорил Мюллер, — вам представляется совершенно невозможным, как и большинству европейцев сейчас, что это благополучие может быть взорвано. Что завтра ситуация может стать совершенно другой. Что вам уже не удастся отсидеться за отказами и так называемой чистой совестью. И о правах человека тогда никто не будет думать. О запрете на смертную казнь — тоже.
— Тем не менее, чистую совесть я предпочел бы сохранить.
— Может быть, как раз во имя вашей совести и следует помочь нам? — вкрадчиво спросил Мюллер. Я покачал головой.
— Нет. Не думаю. Извините, но ничем не могу вам помочь.
— Очень жаль, — бесцветным голосом произнес собеседник. Внезапно за моей спиной обнаружился один из парней с соседнего столика.
Я неважный спортсмен, увы. Рванулся в сторону, но сильный точный удар по шее швырнул меня обратно, и тут же в глазах стало меркнуть. Теряя сознание, я сообразил, что ударили не просто кулаком — что-то острое вонзилось в…
Потерпев ожидаемую неудачу в Тибете, я вернулся домой и возобновил было работу своего затрапезного мини-агентства "Финдер". Но жить как прежде я уже не мог. Одна лишь мысль преследовала меня наяву и во сне.
Я сам не знаю, что меня интересует в амару, почему так тянет к ним. Идеология хальтаяты, которую вкратце изложил мой родственник, по-прежнему отталкивает. Я их побаиваюсь. Много было таких — желающих изменить мир. Мир, вне всяких сомнений, не очень хорош — но попытки изменить его приводят лишь к кровопролитиям и разрушениям, так не лучше ли оставить мир в покое?
А уж тем более — менять его таким образом, делить человечество на разные виды! Если даже оно не едино, все же ведь живет неразделенным уже тысячелетия… Что это — новый фашизм?
Идея отталкивала. Но что-то влекло к этим людям эмоционально. Может, потому что единственные знакомые мне амару оказались очень симпатичными. Анквилла. Мой двоюродный дед, и наверное, единственный из предков, кем я мог бы действительно гордиться. Если бы я знал его раньше, может, и вся моя жизнь иначе повернулась бы, и сам я был бы другим.
Алиса. После знакомства с ней я стал иначе смотреть на женщин. Завязал с постельными развлечениями. Не то, чтобы я видел Алису в эротических мечтах. Нет, но стало понятно, что есть женщины вообще, женщины как абстракция и знакомая мне реальность — и есть Алиса.
Возможно, меня никогда по-настоящему не зажигали окружающие женщины лишь потому, что принадлежали к другому биологическому виду? Не амару.
Не знаю, зачем я искал амару — разоблачить их коварные планы, внедриться в их среду и стать агентом, спасая от них мир, или же — присоединиться к ним? Вернее всего так: я искал, чтобы больше о них узнать. Невыносимо было жить, как раньше, в слепоте и неведении. Я обязан был узнать о них больше.
… Надо мной потолок, голубая штора, беленная стена. На окне — выкрашенная фигурная, но прочная решетка; так делают в закрытых отделениях психиатрических больниц. Я сел рывком. Голова закружилась.
