— Время скоротечно, — отмахивалась сестрица, надувая щеки, чтобы разгладить кожу. — И надобно делать все, чтобы его замедлить, а то будет поздно.
С собой Модеста привозила особые настои, мази, кремы и прочие чудодейственные средства, которые призваны были сохранить белизну ее кожи, густоту волос и крепкие зубы. Она делилась с Анной щедро и в такие моменты добрела, становясь сама собой.
— Дура ты, — говорила она беззлобно, накладывая на лицо темно-зеленую, густую, как глина, мазь. — Я бы на твоем месте…
Модеста жмурилась.
А ведь бывала она на месте Анны, пусть и помалкивала о том. Сколько раз случалось ей увлечь царя? Анна и желала, и не желала знать ответ на этот вопрос. Да и какая разница, если к ней Петр возвращался, а о Модесте вряд ли помнил!
— Не хмурься, от этого морщины появляются. Ты все-то при доме, при матушке, при хозяйстве… если и выезжаешь, то редко. А надо бы чаще, чтоб говорили о тебе. Покажи, кто ты есть…
Самой бы это понять.
Дочь неудачного виноторговца?
Кукуйская царица? Та, в чьей воле решить многие проблемы чужих неинтересных ей людей?
Любовница, задержавшаяся подле Петра дольше прочих?
Несчастная женщина?
Модеста, узнай о подобных ее мыслях, рассмеялась бы. У нее все-то просто: жить надо красиво, с шиком, себя не щадя и других не жалея.
Анна закрыла шкатулку и провела пальцами по сухой, гладкой ее поверхности. Сколько стоит эта вещь? Сама по себе — немного, но… разве ж цена только рублями определяется?
Откинув крышку, Анна еще минуту полюбовалась озером, лебедями и фарфоровой девушкой, а потом велела себе не думать о пустяках. Она отставила царский подарок на полку, недалеко — вдруг возникнет у нее странное желание вновь услышать простенькую мелодию, вновь заглянуть, хоть одним глазком, в прошлое, погрустить о том, что сбылось…
…и помечтать о том, чего с Анной не случилось.
Петр уехал. Он вернется — через неделю, через две, а то и на месяц о ней забудет, заставив матушку Анны волноваться. Но все равно, рано или поздно, объявится царь, обнимет ее крепко, расцелует, обдав тяжелым винным дыханием, и увлечет наверх, спеша удовлетворить свою похоть.
А после велит подать кофию.
И останется, будет расспрашивать о том, как жила Анна… Ничего нового. Все обыкновенно.
Вот только просителей становится день ото дня больше, вот уже и днем Анне слышится привычное:
— Дай…
Весь остаток вечера Ксюша боролась с желанием позвонить Игнату. Ей ведь надо рассказать ему про Анну, бывшую невестой Стаса. И про Эллочку… и, наверное, вообще хотелось ей с ним поговорить, пусть бы он тоже поделился с ней тем, что знает.
Но тут же Ксюша себя останавливала: в конце концов, неприлично навязывать свое общество человеку, если он общения не жаждет. Игнат сам позвонил бы, нуждайся он в Ксюше.
А он не звонил.
И Хайд, подглядывавший за хозяйкой искоса, тяжко вздохнул: ему непонятны были такие глупости и метания, скорее уж удивило, что вечерняя прогулка оказалась куда короче обыкновенной. Нет, Хайд не был в обиде на Ксюшу, ему просто любопытно.
— Я хочу вернуться домой до темноты, — пояснила ему Ксюша. Она сама не могла понять, откуда взялось у нее это престранное желание. Обычно Ксюша темноты не боялась.
И вообще, чего ей бояться, если Хайд рядом? Он огромный и жуткий с виду…
…а ночью голос подал.
Ксюша проснулась оттого, что Хайд запрыгнул на кровать — а делать это ему было строго-настрого запрещено — и стянул с нее одеяло. Ткнувшись холодным носом в ее шею, он заворчал.
— Что случилось? — спросонья Ксюша попыталась отмахнуться от него. — Место…
Ворчание стало глуше.
И Хайд, убравшись с кровати, направился к двери.
— Ты что-то съел? На улицу хочешь?
Только бы не понос… такой беды с Хайдом не случалось никогда, но — мало ли. Однако признаков беспокойства он не проявлял, просто сидел, смотрел на дверь и ворчал.
А потом вдруг голос подал, громко так, что Ксюша даже подпрыгнула:
— Ты что?!
Не хватало, чтобы соседи опять жаловаться начали, как тогда, когда Хайд только-только появился у нее.
Пес поднялся на задние лапы — ростом он был повыше Ксюши, — передними заскреб по железной поверхности двери и зарычал уже во весь голос.
